В каждом городе, по нашей теории, непременно должен был стоять памятник генералу, в честь которого город и назван. В Херсоне — памятник генералу Херсону, в Майкопе или Армавире — генералам Майкоп и Армавир. Ближайшее с гостиницей предприятие общепита мы неизменно переименовывали в кафе «Изжога», где главное блюдо было «мастурба». Иногда «свинокур», среднее между курицей и свиньей.
Немало радости добавлял нам Юра Антонов. Из его рассказов в нашем лексиконе оседали слова «брука́ матерча́тая», «клювы́», «негритянцы», голландский город «Апстердам» и т. д.
Однажды на коротких гастролях в Уфе мы выезжали на концерт в близлежащую Уву. Есть такой город, окруженный глухими лесами. Дорога была долгая и я накропал стишки, составленные из Юриных «перлов».
В ноябре 1971 года в Росконцерт приехал новый начальник, Юровский, тот самый, что принимал меня в своем кабинете директора Омской филармонии, продержав на стуле целый день. Такие методы товарищ Сталин применял к своим соратникам из заграничных компартий. Рассказывают, что он продержал Мао Цзэдуна в своей кремлевской приемной три дня, а когда наконец раскрылись двери, то китайский вождь оказался в огромной комнате, в которой стоял длинный стол под зеленым сукном. В конце стола сидел Сталин. Пока Мао шел вдоль бесконечного ряда стульев, он съеживался, становился все меньше и когда приблизился и стал здороваться, то невольно поклонился Сталину в пояс. Это и стало основой советско-китайских отношений на ближайшие годы.
Юровский тоже любил эффектные сцены по-сталински. Например, он устроил худсовет крупному коллективу — симфонический оркестр, балетная труппа, хор. Молча посмотрел программу с каменным лицоми произнес три слова: «Это надо переварить». Назавтра на доске приказов Росконцерта висело его распоряжение: полностью и немедленно расформировать!
Вскоре вокруг Юровского выросла его свита из омских. Какие-то упитанные Семы и Левы с утра ездили на рынок, привозили свежий творожок, сметанку — у начальника шалила печень.
С Тихомировым у него отношения не сложились, началась глухая борьба. Закончилась она тем, что в 1972 году Тихомирова из Росконцерта уволили. Говорили, что он попал в неприглядную историю во время зарубежной командировки на Кубу. О подробностях никто особенно не распространялся, ходило несколько версий — то ли в номере Тихомирова обнаружили юношу-кубинца, то ли Тихомирова застали в каком-то ином пикантном положении. Говорили, что застал сам Юровский, который, видимо, знал и выжидал своего часа.
С приходом Юровского мы слегка воспряли. В Москву его привела мощная рука Фурцевой, а в политической шахматной игре тех дней для нас это означало заметное позиционное преимущество. Началась почти нормальная гастрольная жизнь. В поездках мы проводили больше двух третей года.
Росконцерт прислал нам директора по имени Дима Цванг. Слово, знакомое по шахматным учебникам. Я заглянул в немецкий словарь: zwang — принуждение, насилие, давление, нажим, неизбежность. Думаю — ничего себе кадр! Однако я напрасно опасался. Судьбоносное значение фамилии для Димы уже осуществилось, потому что «принуждение» и «неизбежность» советская власть применила к нему самому. Дима был комсомольским работником. Исполнительный, веселый, простой. Друзья-аппаратчики, видимо, по-своему любили его. «Дима, — сказали ему открыто, по-простецки, — с твоей фамилией дальше ты не пойдешь. Давай мы тебя устроим куда-нибудь в искусство». Так Дима попал к нам. Я учил его азам профессии, потом передал дела.
В комсомоле Дима научился говорить приземленно и витиевато, это был стиль, который потом явил миру Виктор Черномырдин. Масштаб таланта у Димы был поменьше. «Ну так, это… — говорил он, придумывая следующее слово. — Завтра работаем два концерта». Или: «Ну так, это… значит… На автобус не опаздывать! Ждать никого не будем!» Ну да, так ты и поедешь на выступление без певца или гитариста!