Инструктор. Снова в деле

Мячиков так и не притронулся к кофе. В последнее время ему приходилось несладко. Жена подбавила огоньку, решив смыться с Чубом, еще и бабки с собой прихватила. Хорошо хоть, что ее поймали, он дома избил ее как следует, теперь неделю будет отходить, узнает, как против мужа идти. Само собой, пришлось разговаривать с ментами, объяснять въедливому Сорокину, как так вышло, что Чуб был убит в его машине. Грозили привлечь как подозреваемого, но пока ограничились его свидетельскими показаниями. Шутка ли, Сорокин ему в лицо заявил, что не исключает версию заказного убийства и он, Сорокин, это докажет, чтобы его, гниду, за решетку упечь на долгие годы. А Маша вообще ничего не кумекала, рассказала следствию, что с Чубом наставила Мячикову рога, а про само убийство и как попала домой, ничего не могла сказать. Мячиков больше всего боялся того, что Лялькин откажется вмешаться, уволит его и отдаст ментам, как ягненка на заклание, и тогда-то все ухнет в пропасть, вся его комфортная жизнь, к которой Мячиков так привык. Но Лялькин не сделал этого, а отмазал его и теперь пропесочивает, как умудренный жизненным опытом отец отчитывает нерадивого отпрыска.

– Фитилю поручал дело? – спросил Лялькин и прихлебнул кофе. – Чего это, Константиныч, ты кофейку не пьешь? Пей, очень полезно для здоровья! Да и вжался ты в кресло весь как-то. Расслабься, чего такой напряженный? О Маше думаешь? Так тут не заморачивайся, Константиныч. Одна была, другую найдешь. В Москве этого добра хватает. Свое удовольствие ты еще получишь. И не раз.

– Не могу, Григорий Валерьевич. Не могу. Самому не по себе, что так получилось, – оправдывался Мячиков, видимо в какой-то момент подумав, что так, пожалуй, спасет свою шкуру. Сохранит должность, да и выкрутится как-нибудь. – Я думал, Фитиль справится. Он же никогда не подводил, вы же знаете, Григорий Валерьевич.

– А ты на что?! – Лялькин поставил чашку на поднос так резко, что кофе едва не расплескался. – Кто должен был проконтролировать? А кто теперь будет подчищать? Я, что ли? Или, может, мне принять требования митингующих и этого психопата музейщика Тихого?

Мячиков опустил глаза, нижняя губа подрагивала, он, словно готовился пустить слезу и уверить Лялькина, стоя на коленях, в своей необходимости.

– Тихого уже нет, Григорий Валерьевич. А в остальном – виноват! Признаю!

– Мне от твоего признания как с козла молока! Лучше бы дело сделал! Уже бы и стройка шла! – строго осадил его Лялькин.

В кабинете повисла тишина, только слышен был стук настенных часов, да еще Мячиков слышал биение своего сердца и дышал, боясь сглотнуть. В горле, как в пустыне, было сухо.

– Что делать думаешь? – через некоторое время спросил Лялькин, совсем как родитель спрашивает сына. – От твоих действий твоя дальнейшая судьба зависит. Как сработаешь, так и получишь. Ты мой характер, Константиныч, знаешь: второй промашки я не потерплю. Не сработаешь в этот раз – пеняй на себя. Тогда я тебе покажу, как надо работать, только, увы, ты уже результата не увидишь. Памятник тебе гранитный поставим. Да ты пей кофеек, для кого моя птичка старалась? И успокоительное на ночь выпей, а то трясешься весь, а ведь моложе меня годков на пять, и нервная система, значит, должна быть устойчивее.

Мячиков едва не расплескал горячий кофе на брюки и, хлебнув, обжег губы и сильно поморщился, словно полыньи горькой отведал.

– С такими нервами, как у тебя, Константиныч, ни одного дела не сделаешь, – Лялькин вздохнул так, словно и вправду расстраивался из-за слабой нервной системы своего подчиненного. – Ты хладнокровнее должен быть, хладнокровнее. Так что ты собираешься делать?

Мячиков трясся от страха и молчал, как на допросе у следователя. Ничего не мог сообразить, потому что его душил безотчетный страх и в голове засела одна и та же мысль: «Памятник гранитный поставим». Он понимал, что Лялькин не шутит.

– Ну… – поторопил Лялькин, взглядывая на часы. – Я могу уделить тебе не больше пяти минут. А там не обессудь. У меня собрание совета директоров, и я не смогу больше с тобой разговаривать.

– Валить его надо, – прошептал пересохшими губами Мячиков.

– Валить? – словно бы удивился Лялькин. – Уже двоих завалили, а этого, насколько я понимаю, ты еще эффектнее хочешь завалить? Так, чтобы взорвалась мировая общественность? Организовать нам черный пиар, так, что ли?

– Его… его по-другому валить надо, – силился выговорить Мячиков, как будто в одночасье забыл русский язык.

– Ну, завалить всегда успеешь. Ты вначале попробуй, для успокоения совести, последний разок поговорить с ним по-хорошему. Все-таки человек. Жизнь – высшая ценность в наше время. Ты тоже так думаешь, Константиныч? Только не перебарщивай со сладкими обещаниями. Верхняя планка для этого хорька беззубого – пятнадцать штук. Большего за свое молчание он не заслуживает. Кусок поперек горла станет. А если будет отказываться, ты уже принял верное решение.

Мячиков кивнул.