Inside Out (Наизнанку)

От этого на самом деле можно было с ума сойти: как вечер сменял утро, и как опять начиналась ночь. Элия Бакановиц потому и работал сутками, что тошно ему было на это смотреть — как солнце уделывает этот мир раз за разом. Это был единственный оставшийся в жизни круг. Остальное давно уже было не круглым, но с точностью выверенной, ужасающей, вновь и вновь садилось дневное светило и становилось темным небо. Люди давно научились обходиться без природы. Ночью можно было не спать. Детей можно было делать множеством равноценных способов. Зачем же небо поутру (вверх!) так густо наполнялось жарким и огромным солнцем? Зачем угасало вечером в каждом окне небоскреба (вниз!), в каждом осколке шприца, в каждой капле крови?

Где-то там, внизу, на остром углу, стоял Леви Штейнман и крутил в руках цветок — великую редкость, зеленый тюльпан. Цветок был похож на песочные часы: сок в нем переливался. То стебелек нальется плотно, то бутон. Какого хрена ты пришел так рано? Еще десять минут. Ну и хорошо, браток, пусть думает, что ты в нее влюбился. Вон она уже идет, наверное, тоже решила дать тебе понять, что влюблена. Штейнман подобрался: игра продолжалась.

— Привет, Франческа! — сказал Штейнман и сделал ей шаг навстречу.

— Добрый вечер, — Франческа наклонила голову.

Вблизи нее воздух вибрировал, она была больше, чем то, что можно было видеть: аура, сияние, потрескивание. Штейнмана слегка дернуло током. Франческа оделась на этот раз в юбку до колен, красную, в багровых пятнах и цветах, а сережки были маленькие и пронзительные, как капли горячего масла.

— Есть идеи, куда пойти? — спросил Штейнман.

— Нет, — Франческа подняла голову и посмотрела на запад.

Штейнман удивился. Она смотрела ровно на тот ресторан, о котором он подумал. Назывался ресторан «Ротонда», лежал, как круглая таблетка, на краю высокого здания.

— Туда? — уточнил Штейнман.

— Точно, — засмеялась Франческа. — Туда!

Ресторан было видно, но до него было не близко, главным образом, потому, что заходить приходилось все время как-то сбоку. Они сначала шли пешком по пологой лестнице, потом ехали в маленьком лифте с зеркальными стенками, полом и потолком, потом опять пошли вверх по упругому резиновому бульвару.

— Как ты любишь развлекаться? — спросил Штейнман.

— Никак, — ровно и доброжелательно ответила Франческа. — Не люблю развлекаться.

— А, так ты трудоголик, как наш директор, — протянул Штейнман. — Круглые сутки работает парень. Знаешь, такой Элия Бакановиц, ага?

— Ну да, я же из «Финмаркета», — напомнила Франческа.

Интересно, подумал Штейнман. Не может же она считать меня за такого дурака, чтобы я ей верил. Ясно как день, что я давным-давно ее вычислил. И она это отлично знает. Какого хрена тогда придуривается? Ладно, подумал Штейнман, хочешь так, будем так. Как хочешь, крошка. Они уже пришли в «Ротонду» и сидели там, богатые, заказывая блестящие вилки и мясные куски с подливами, поглядывая вниз вбок. Отсюда было хорошо видно и сплошные созвездия огней, и слепые пятна тьмы за забором. Между ними горела свеча. Надо немедленно переходить к романтике, решил Штейнман и взял быка за рога.

— Мы с тобой одной крови, — медленно произнес Штейнман и поднял на Франческу глаза. — Ты и я.

Франческа уставила очи на свечу.

— Мда? — сказала она. — Почему?

— Мы оба молодые профессионалы, — сказал Штейнман, — одинаково смотрим на проблемы политкорректности… и на любовь, — это слово у Штейнмана получилось несколько пафосно, но, в общем, неплохо.

— Мда, — снова сказала Франческа с трудноуловимым выражением в голосе. — Следует признать, что ты мне действительно нравишься.

Штейнман осторожно поднял глаза и обнаружил, что Франческа за разговором как-то незаметно умяла всю еду — и его, и свою. Он остолбенел. Он смотрел на Франческу, как она вылизывала последнюю ложечку и улыбалась — страшно, откровенно, ослепительно. Ай, подумал Леви Штейнман в диком восторге, что сейчас будет!..

Рыжий Маккавити, который наблюдал эти события на экране, довольно хохотнул и потер руки. Молодец девица, чего уж там. Куда там этим актерам, которые на сцене.

— Лефевр, — позвал он, — ты глянь, Франческа Штейнмана окучивает. Он думает, что она личный секретарь Серпинского, и хочет с ее помощью найти русского.

— А она что думает? — поинтересовался Лефевр.

— Она, — прокряхтел Маккавити. — Она, братец ты мой, в отличие от нас, ничего не думает специально. У нее там, в башке, какие-то настройки, как в компьютере, который в преферанс с тобой играет. Ты глянь, вот ведь не знать — я бы точно подумал, что она в него втюрилась!