Иномерники

К большой удаче Ромки, Гюльнара неожиданно для всех полюбила ходить в лаборатории, причем чаще заглядывала к нему с Валей Веселкиной, нежели к Мире. Объяснила тем, что ей трудно разговаривать с новыми сотрудниками Миры, с Кондратом Беспризоровым, с Дашей Слаповски и с таинственным японцем Симоро Ноко, который, как призналась она Ромке, пугал ее восточным лицом и отсутствием привычной мимики. Она говорила так:

– Нет, ты представь, Олегич, он же узкоглазый, желтый и вообще на глину смахивает. Ему скажешь, к примеру: парень, а ну-ка улыбнись! И он такое изобразит, что не знаешь уже – то ли скалится от гнева, то ли от горя, а может, у него лицевые мускулы иначе, чем у нас, устроены.

– Да-а, – протянула Валентина. – А ты не думаешь, что, возможно, он в тебя влюблен? Говорят, японцы – любовники изумительные, вежливые, старательные, нежно-умелые.

– Пу-ф-ф, с таким-то фейсом? Да я скорее себя буду считать расисткой антивосточниковой, чем поверю в это.

Ромка с интересом поглядел на плоскую, с высокими скулами, носом пуговкой и с очень маленьким острым подбородком рожицу Гюльнары, и… Все, что он мог ответить, было:

– Он работник хороший. Я даже подумываю, как бы Миру ограбить, его к себе перетащить. У нас же после гибели Шустермана нормального настройщика по приборам нет.

– Ну, если хочешь со мной поссориться, – неопредленно высказалась тогда Гюль, – попробуй… Но меня ты у себя больше в вольное время не увидишь, только по работе.

– Что ты, Гюль, ты приходи к нам, – осторожно промолвила Валя, – нам с тобой интересней, будто бы мы тут на самом деле работаем.

Хитра была Веселкина, этого у нее не отнять. Гюль делала вид, что не очень ее понимает, а потом… Снова приходила и порой помогала. Действительно, то приборы оттестирует, то какие-нибудь прозвонки затеет, в общем, что-нибудь простенькое делала.

Должно быть, глядя на нее, к ним стал и Тойво заглядывать, но очень скоро переметнулся в лабораторию к Мире. По многим показателям он был уже совсем здоров, вот только… Насколько Ромке было известно, частенько обращался к медикам, просил устроить ему какие-то проверки, на что-то жаловался, а это было неправильно. «Лучше бы он ходил в спортзал, как Костомаров», – подумывал о нем Роман.

Костомаров действительно сделался чрезмерным фанатом здоровья, играл в зале, порой сам с собой, если не удавалось заманить кого-нибудь, чтобы мячик в баскет погонять, или наваливал в автопускач все мячики, какие находил, и отрабатывал прием подачи в теннисе, а то до упаду загонял себя в сквош… Еще плавал, тягал железо и почти до обалдения бегал на автоматических дорожках, причем на самом деле показывал неплохие результаты. Все это было бы нормально, в Центре любили и спортзал, и тренажеры, тем более что выбор у них был куда выше, чем в прошлой школе антигравиторов, выбирай любую из этих игрушек, и если ее еще нет, то через пару-тройку дней по заказу обязательно привезут и установят. Но, как Ромка узнал в медчасти, у командира первого экипажа серьезно расстроился сон.

Это было очень плохим показателем, получалось, что Костомаров живет в каком-то неладу с собой, чего-то опасается или накрутил в мыслях так, что ему в чем-то необходимо себя преодолеть. В общем, у него возникли какие-то напряжения, иначе человек не стал бы марафон на бегущей дорожке изображать. Как-то Ромка затеял об этом разговор с Гюльнарой, она согласилась кое-что разведать и уже на следующее утро после этого тихого заговора доложила:

– Олегыч, ты не поверишь, он не спит, он играет ночами напролет, будто оголтелый, на разных компах в детские стрелялки.

– В стрелялки? И кого же отстреливает?

– Говорит, что разную классику любит, ну, первые еще игрушки, которые на большие настольные компы ставили в прошлом веке.

Разные компьютерные игрушки у антигравиторов всегда были в чести, это увлечение у них возникало, как считалось, от избытка незанятого времени. Но играть вместо сна? Стало понятно, что с командиром первой команды нужно разбираться всерьез. Хотя и смущало, что возможности конфузора у него заметно усилились. В общем, что с ним следовало делать, Роман не знал.

Разглядывая его по ментограммам, Ромка видел, что его бы лучше теперь в другой экипаж засунуть. Но обсуждать это следовало с начальством и, скорее всего, не один раз докладывать свои соображения по этому поводу, а при обстоятельствах, в каких он, Роман Вересаев, оказался, это было затруднительно. Если вообще возможно. Ну, допустим, выслушали бы его соображения, а потом, глядишь – стали бы придираться уже не к Костомарову, с его-то великолепными показателями, а к нему самому.