Инквизитор

Можете ли вы вообразить себе, что я чувствовал в тот момент? Можете ли вы представить себе, чтобы незнакомая женщина говорила вам, что ваш глубокочтимый покойный патрон считал вас лишенным основополагающих убеждений? И чтобы ей достало бесстыдства это говорить! Клянусь, я онемел от изумления.

— Я думаю, это показывает, что вам не чужды человеческие слабости и привязанности, — заметила вдова. Затем, не спросив позволения, она со вздохом уселась на свой сундук для приданого. — Я расскажу вам об этом, потому что, если я попытаюсь это скрыть, вы все равно узнаете. Вы ни за что не успокоитесь, пока не выясните всего. Но я бы попросила вас хранить это в тайне, отец Бернар, это не для посторонних ушей.

Ко мне наконец вернулся дар речи. С превеликим удовольствием я сообщил ей, что такого обещания дать не могу.

— Неужели? — Она на мгновение задумалась. — А вы кому-нибудь еще рассказывали о моей дочери?

— Пока нет.

— Значит, вы умеете хранить тайны, — сказала она.

Что за похвала! Я, инквизитор еретической греховности и бессменный на протяжении многих лет исповедник бесчисленной братии — я, Бернар Пейр из Пруя — удостоился признания как человек, умеющий хранить секреты!

Внезапно гнев мой иссяк, и все это даже показалось мне забавным. Дерзость этой женщины была столь велика, что невольно вызывала восхищение.

— Да, — согласился я, складывая руки на груди. — Я умею хранить тайны. Но с какой стати я должен хранить вашу?

— Потому что она не только моя, — ответила она. — Видите ли, моя дочь — это дочь Августина.

Поверьте, сначала я не до конца постиг смысл этого откровения. Но потом, лишь только ее слова проникли в глубины моей души, мое тело отказалось мне повиноваться, и я должен был опереться о стену, чтобы не упасть.

— Она родилась двадцать пять лет назад, — продолжала вдова будничным тоном, не давая мне собраться с мыслями. — Мне было семнадцать — единственной дочери богатого торговца сукном. И я была очень набожна. Я хотела стать монахиней. Мой отец, желавший рождения внука, старался убедить меня выйти замуж, но я находилась под сильным впечатлением от историй о девственных священномученицах. — После этих слов Иоанна едва заметно улыбнулась. — Я видела себя второй святой Агатой, понимаете? Мой батюшка в отчаянии обратился к отцу Августину, с которым он был знаком. В то время Августину было сорок два года. Он был высок и статен, как принц, и учен. Он… у него был огонь внутри, — сказала она, помолчав, — и он пылал в его глазах. Как его глаза будоражили меня! Но не забудьте, что я была очень набожна. И юна. И красива. И глупа. И когда мы говорили о любви к Господу, я думала о любви к Августину. Тогда мне казалось, что это одно и то же.

Вдруг она громко рассмеялась и недоверчиво покачала головой. Однако ее недоверие не могло сравниться с моим. Пытаясь вообразить себе отца Августина в роли пылкого и здорового предмета девичьей страсти, я потерпел полную неудачу.

— Он обещал батюшке, что заглянет ко мне в сердце и увидит, воистину ли я невеста Христова, — объясняла вдова. — Мы беседовали несколько раз, сидя в отцовском саду, но только о Боге и Христе и о святых. О любви духовной. Я могла бы слушать его речи о чем угодно, даже если бы он без конца повторял только одно слово!

Она снова умолкла. Пауза так затянулась, что я должен был прервать ее.

— И что дальше? — спросил я.

— А дальше он решил, что мне не стоит идти в монашки. Он, должно быть, догадался, что я влюбилась в него: наверняка он увидел меня, какая я есть — взбалмошная девчонка с головой, набитой глупостями. Так или иначе, он сказал моему отцу, что мне лучше выходить замуж. И мне он так сказал. И он был прав, совершенно прав. — Вдова кивнула, в подтверждение своих слов, и вдруг сделалась серьезной; она смотрела мимо меня, на стену за моей спиной. — Но все равно я была очень несчастна, я чувствовала, что меня предали. Однажды, столкнувшись с ним на улице, я даже не взглянула на него и не заговорила с ним. Я прошла мимо. Такой по-детски глупый поступок. Но, поверите ли, отец мой, — и она снова улыбнулась, — поверите ли, он ужасно обиделся! Думаю, я уязвила его гордость. Он пришел к нам в дом, я была одна, и мы поссорились. Конец нашей ссоры был вполне предсказуем: я расплакалась, он обнял меня… ну, вы догадываетесь, что произошло потом.

Я догадывался, но старался не думать об этом. Грязные мысли едва ли лучше грязных поступков.