Инга

— Выспись, — сказал тот, — а я потом зайду и все объясню твоей бабушке, — если буду прощен, на закате выйдем к скале, сделаю пару этюдов.

Поцеловал ее в макушку, улыбнулся и ушел, скрылся за деревьями.

В доме Инга остановилась у открытой двери в комнату Вивы. Сказала в напряженную спину, опущенную над столом голову:

— Ба? Ну… прости меня, ба. Я… так получилось вот…

— Иди спать, детка, — Вива встала, проходя мимо, вышла в коридор, не дотрагиваясь до внучки. Та, потянувшись, чтоб обнять, опустила руки. Но Вива, сделав пару шагов, вернулась и сама обняла Ингу, прижала к глухо стукающему сердцу.

— Господи. Я думала, может, авария какая. Или убежала ты. Как Зойка вот.

— Ба, куда я от тебя. Мы в Оленевке были.

— Занесло вас. Туда же три часа ехать?

— Четыре почти.

Вива кивнула, отпуская девочку.

— Понятно, почему задержались, считай, полдня в дороге. Ну, зато платье выгуляла. Иди спать, потом расскажешь, что было хорошего.

— Я тебя люблю, ба, — сказала Инга в прямую спину. И побрела в комнату, села, бережно стаскивая измятое платье с подсохшим пятном на лиственном узоре. И повалилась ничком на прохладную простыню, вздыхая от счастья. Заснула.

9

Горчик сидел на склоне, устроившись так, чтоб между густой зелени, в разрыве далеких хвойных веток видеть выбежавшую в море скалу, круглую, как обгрызанный с одного бока хлебный каравай. К скале вела пунктирная дорожка из разновеликих валунов. Он знал, идти по ним нелегко, надо знать, куда ступить или прыгнуть. Проще проплыть рядом, выбираясь у старого железного трапа с проломленными временем перильцами. Но художник припер с собой бебехи — сложенный мольберт или как там оно называется, да еще пузатую сумку. Потому маленькая фигурка Инги медленно шла впереди, перепрыгивала с камня на камень, рука, отсюда, с горы, тонкая, как спичка, поднималась, указывая правильные для шага места. Художник жуком, сгибаясь и выпрямляясь, лез следом, однажды (тут Горчик привстал заинтересованно) поскользнулся, взмахивая рукой, а другой держа свою складуху, но девочка, крутанувшись, изогнулась, подхватывая сумку, и он устоял. Горчик разочарованно сел снова.

— Да? — Валька Сапог округлил толстый рот с мокрыми губами, выдыхая, хапнул воздуха и заглотил комок светлого дыма, прищуриваясь. Замолчал, слушая себя.

— Что? — Горчик протянул руку, беря измусоленный остаток самокрутки. Осторожно затянулся. Не глядя, передал окурок Мишке и помотал головой, мол, мне больше не надо.

— Я говорю, Танька уезжает скоро, снова звала нас.

Сапог открыл темные глаза, хихикнул, покачиваясь, как буддийский монах и потирая ладонями широкие коленки.

— Тока просила, чтоб ты тоже пришел. Как тогда. Ну?

— Что?

— Еб, что что? Что да что? Забыл, что ли? Серый ну ты чо, она ж, если ты придешь, снова нам цирк покажет. Сказала, завтра. А?

Горчик хотел еще раз сказать «что», потому что Валькино настойчивое бормотание ему уже надоело. И на скале, он сузил глаза, стараясь разглядеть, что они там копошатся… целоваться, что ли, к ней лезет?

— Так что?

— Сапог, ты достал. Чтокаешь, как магнитофон.

— Я? — возмутился Валька, перестав качаться и хлопнув себя по коленям, — я? А что я? Что?

И поняв, что в эту секунду подтвердил слова Горчика, зашелся смехом, тыкая локтем Мишку и пытаясь ему пересказать:

— Слышь? Он что, а я сказал, и вроде теперь я, и я тут а, что? Ы-ы-ы…

На полукруглый пляж наползала тень, в воде насыпаны были цветными зернышками головы купальщиков. Но на скале и тут, на склоне, все было залито мягким бронзовым светом. И в нем (Горчик с облегчением расслабил плечи, садясь удобнее) было видно — художник, посуетившись около темной фигурки, полез в сторону, раскладывая там свой прикид и становясь рядом.

Куда там, усмехнулся про себя Горчик, прям гений чистой красоты. Левитан с Шишкиным.