Инга

«Ляля моя. Ты меня прости, я знаю не простишь но все равно. Ты лучше меня ненавидь как сказала вот. Нельзя тебе со мной. Ты умная и красивая а я совсем не то. Написать вот не могу чтоб поняла ты. Я любить тебя буду всегда. А ты живи. Ты сказала нащет жертвы вот такая с тебя жертва моя ты цаца, живи хорошую жизнь. Поняла? И не ищи. Я бы сказал ты жди а я потом когда вернусь, но не хочу я понимаешь, ты ждать же будешь а я хочу чтоб жила ты. Потому что я люблю тебя. Такая вот моя жертва. Целую твои губы красивые моя ляпушка золотая моя кукла. Будь сщаслива. Сережа»

Инга медленно скомкала листок, смяла, превратив его в тугой бумажный комочек. Смотрела перед собой, через слезы, думая, нужно сжечь, немедленно, порвать в клочки. И забыть. И не было ее. Его. Письма этого.

Пальцы развернули комочек, и уже надрывая бумагу, она расплакалась, разглаживая на коленке дрожащими ладонями. Там же… Там написано, не только это вот злое. Там еще есть, про губы. И — ляля. А еще любить буду всегда. И люблю.

— Скотина!

Комкала и снова развертывала листок, складывала его, боясь опустить в написанные слова глаза. Держала, как будто он уже горит, обжигая ей пальцы. И плача, перебирала ругательства, глядя поверх бумаги на стену, заклеенную картинками.

— Сволочь. Какой же ты. Дрянь такая. Урод белобрысый. Сука уголовная. Па-па-далль во-ню…

Слезы никак не кончались, и она, оборвав ругань, сказала расплывчатой стенке:

— Господи. Я его люблю. В смерть просто люблю ну зачем же так вот. Со мной. Мне зачем это? Как я теперь?

Ей очень хотелось заплакать громко, в голос, упасть, рыдая, и биться головой. Или сломать себе что. Или еще вот режут вены. Наверное, это хорошо, умереть, и нет ничего. Но тогда умрет и Вива, она все же не молодая. И Зойке там с ее Мишенькой тоже придется горевать.

— Блядь, — закричала Инга, снова комкая бумажку в кулаке, — да что вы все, на меня? Ненавижу. Всех вас ненавижу, вы…

Они все пришли и встали напротив, даже Саныч, качая большой головой, вздыхал, укоряя глазами. И все наперебой насмехаясь, молча говорили — а нельзя, дорогая ты наша, теперь тебе жить. Поживать. Была бы как этот… (она испугалась сказать имя, чтоб не сдохнуть от боли, и не сказала), совсем одна. — Никакая собака не пожалела б. А тебе придется жить.

— Любовь! — издевательски протянула Инга, поднимаясь тяжело, как старуха, — любовь! Да идите вы.

Она шла через тени, перемешанные с солнечным светом, выбирая заросли погуще. Увидев впереди силуэты, останавливаясь, пережидая, или лезла в кусты, продираясь, чтоб никого не было рядом, даже в полсотне метров. Внутри все болело от людей. От детского смеха. От парочек, сцепившихся руками. От мерно гуляющих стариков.

Дорога вниз и дальше, к небольшой улочке и дому, стоящему почти в конце ее, болела в ней тоже. Тут кругом, в этой яркой и южной тесноте, они были вместе. Везде болели их встречи, разговоры и взгляды. И не было места, чтоб обойти. Она брела, прижимая к боку сумку со смятым бельем, и сунутой в него скомканной запиской. Вдумчиво переставляла ноги, одну за другой, зная, если вдруг упадет, то кто-то прибежит поднимать и станет близко, а это ужасно больно — видеть лица и слышать голоса. И еще нужно как-то пройти мимо Вивы. И Саныча…

Берясь за штакетину калитки, подумала вдруг холодно и отстраненно. А чего резать вены, дура, что ли. Можно упасть со скалы. Ах, бедная девочка, ныряла и утопла. Вива, конечно, поплачет, но у нее Саныч, а у матери — Михаил гений. У Лики — рыжий Иван. И даже у Ромалэ — Олька Косая.

Спохватилась и снова вернулась к мысли о скале. Без упоения, все так же холодно прикидывая, где и как.

Мельком порадовалась, что ее никто не встретил. Тихо открыла дверь и прошла в комнату. Сунула сумку в шкаф, подальше, закидала бельем. И легла, укрываясь тонким покрывалом, поджала коленки к самой груди. Сглотнула пересохшим горлом.

Нужно полежать, пока мысль о скале думается и держит ее. А когда сделается совсем паршиво, тогда Инга встанет. И выйдет, и поглядит. Можно попросить кого, Вальку, к примеру, чтоб купил ей бутылку портвейна. Лучше две. Если не надумает прыгнуть прям сегодня. В общем, надо попробовать пережить этот день и следующий. Потому что не нужно как идиотке только покалечиться, ах графиня изменившимся лицом бежит к пруду… Значит, нужно не просто прыгнуть. А может, перед тем сожрать чего… Это «чего» тоже нужно где-то взять.