Инга

И теперь, лежа на старом топчане рядом со спящей девочкой, которая сегодня, стоя по колено в мятущейся праздничной воде, приоткрыла рот, переводя глаза с линий на него, того, кто сделал это, он — царил. Летел внутри, раскрывая добрые руки, охватывая ими огромный мир, оглядывал его царственными глазами, принимая в себя и одновременно вывертываясь, разбрасывая себя, частью, многими, бесконечными частицами этого мира, и смеялся. Кончики пальцев покалывало. Сила копилась в них, и он знал, она настоящая. И в темных глазах Инги увидел — важная, совершенно необходимая.

Осторожно повернулся, улыбаясь и морщась тому, как затекли бока, и она послушно, не просыпаясь, повернулась тоже, спиной к нему, нащупала его руку и устроила на своем животе, под грудью. Дышала мерно, и его пальцев касалась мягкая тяжесть. Поражаясь тому, как стремительно вырастают их общие привычки — он уже знал, как она положит его руку и как повернется маленькая ступня между его щиколоток, он закрыл глаза, уткнулся губами в теплую шею, чтоб еще раз поцеловать и чуть отодвинуться — не тревожить дыханием. Засыпая, вдруг понял — это тоже линия, линия их любви. Она такая же верная, как та, линия полета, что чертит в летнем воздухе его тело. Только эта — общая для двоих.

30

Вива быстро ходила из комнаты в кухню, застегивая пуговицу голубых джинсов, поправляя закатанные рукава белой рубашки. Глянула на часы, висящие на стене. И шаги стали быстрее. На ходу забирая в хвост густые длинные волосы, выскочила на веранду.

— Детка, ты сегодня в город поедешь?

Инга зевнула, медленно болтая ложечкой в чашке. Согнула ногу, упирая босую ступню в сиденье стула.

— Не знаю, ба. Не хочется.

— Думала, забежишь на базар. У нас кончается сахар. И кофе на донышке. Давай я тебе оставлю денег. Ох. Совсем опаздываю.

Инга проводила глазами стройную фигуру в легких джинсах.

— Ба. Ты у меня совсем как в кино. Француженка эта, вот — Катрин Денев.

— Ты моя льстица, — Вива быстро прошла за стулом, наклонилась, целуя темную макушку, — маленькая хитрая льстица-лисица. Каменеву что, звонить не станешь, понедельник ведь? А он приедет ли в августе?

— Не стану. Не знаю. Ага, я льстица. А ты — красавица.

Инга подняла чашку, отхлебнула, жмурясь. Кофе кончается. Значит, придется поехать в город. А может это и лучше, отпуска еще целая неделя, и совсем грустно, просто все жилы выматываются из нутра. Как-то надо дожить, сначала до работы в оранжерее. Потом до двадцать восьмого.

— Все. Побежала. Если Саныч…

— Рыбы принесет, я пожарю. Беги уже. Ба, а может мне завтра на работу? Заодно и забогатеем.

Открывая калитку, Вива засмеялась:

— Она еще и Золушка. Цены нет девке. Сиди пока, вечером решим.

Стало тихо. Инга пила кофе, глядела на пышный гибискус, что доблестно цвел, наплевав на устойчивую жару, такую — со звоном в недвижимом воздухе. Может, ну ее пока что — работу. Побыть в одиночестве, снова и снова перебирая в памяти те семь прекрасных дней. Таких разных. Они все у нее лежали с именами, прицепленными к номерам каждого дня. День первый — встреча и долгий счастливый путь через яркую, а после угасающую закатом степь. День второй — лежание на песке и как она сказала ему ночью «разденься», а он послушался, и после так пронзительно хорошо было знать, что его дрожащие губы на ее шее под волосами — это она сделала, для его счастья. День третий, день родника. И четвертый — великий день плоского камня, повернутого лицом в открытое море. И на нем две прекрасные фигуры — Ивана и Лики. Великий день большого Сережки, Сереги — повелителя линий. Вырос до самого неба, и было даже немного страшно прижиматься к нему ночью и целовать. Но ужасно гордо, будто она сама его сделала, почти родила и гордится — мой, и смотрите — какой он. Хотя, конечно, без всяких линий любила бы так же. Но с ними — гордо. Но и без них…

Она засмеялась и встала, потягиваясь. Запахнула короткий халатик, туго стягивая пояс. Ушла к плитке у стены, все равно покупать, гуляю, — вытряхнула в турку остатки коричневого порошка.

День пятый. День общих бесед. Они снова ушли к устью древней реки, но не стали торчать там весь день. Почему-то оба торопились обратно, хотя, конечно, что нужно — сделали.

Она вылила кофе в чашку и вернулась к столу, снова села, укладывая подбородок на согнутое колено.

Бывает ли такое счастье? Чтоб все вокруг такое, как надо. И ничто не накатывает внезапным громом, обрывая и комкая плавно идущее. У них — было.

Сахар сыпался в черную жидкость тонкой поблескивающей струйкой. Рука дрогнула, мелкие кристаллики просыпались мимо, на стол. Все говорят, за такое приходится платить. Это совершенно ужасно, думать, какой же тогда будет плата.