Инга. Мир

— А завтра. Проснешься, умоешься, станешь на человека похожа. Поглядишь на себя, подумаешь, а я красивая. И глядишь, еще поживешь?

— Вы добрая! Но мне нельзя. Я испугаюсь утром. Я решила! Вот. Доем вот.

— Пить хочешь?

— Да, — девушка быстро взяла поданную бутылку. Напилась и, шмыгая, вернула Инге.

— Понимаете, он хороший. Ему просто запретили со мной. У него мать такая. Чудовище. Она ему все запрещает! Потому что я летом, танцую, за деньги. Она забрала его с собой, когда ушла от отца. И теперь издевается. А я… я бы так любила его! За нее тоже-ээээ…

Инга вспомнила, как хотела детскую фотографию Горчика, как маялась тем, что у того украли столько любви, и хотела, дать ему, сколько сумеет. Господи, бедный рыдающий ребенок, сколько ей — шестнадцать, семнадцать? Время идет, а проблемы все те же. Такие же злые и, кажется, нерешаемые.

— А вы. Давайте вы ему скажете!

— Что?

Девушка откачнулась, прижимая к груди руки и глядя на Ингу с восторгом.

— Скажите ему, что вы приехали, за мной, что вы вот — моя мама. И что я его люблю, скажите. А меня забираете. И он никогда-никогда больше. Не увидит.

От нарисованной картины у нее задрожали губы. И она снова привалилась к плечу Инги.

— Детский сад какой-то, — сказала та, — ну подумай сама, вы тут, считай, взрослые, сами, дискотека, ты вот танцуешь, работа, да? И вдруг матери какие-то.

— А он? Почему он тогда? Ему можно, а мне, значит, нет? Я тоже хочу. Только чтоб моя была — прекрасная. И любила. И пусть он знает!

— А твоя где? Настоящая мама где?

— Нету ее. Уехала с экспедицией в Гоби и там пропали они. Вы может, слышали, это пятнадцать лет назад. В газетах писали. И в новостях.

— Нет, — повинилась Инга, — не помню. Извини. Ты значит, без мамы росла?

— Вы скажете ему? Пожалуйста!

— А ты не станешь топиться?

Энона задумалась ненадолго. И вздохнула, расставаясь с прекрасной трагической картиной.

— Нет. Если он узнает от вас, как сильно я люблю, только его. Подожду. Ну, может, потом утоплюсь, если он меня не полюбит.

Голос ее задрожал выжидательно. Инга молчала, обдумывая авантюру. Девочка ей внезапно понравилась и она немножко позавидовала тому, что у них, у обоих, все в полном разгаре. Топиться собралась, вот уж…

— Слушай. Такое дело. Соврать я не смогу. Ну, это долгая история. Если хочешь, приведи его сама. Я подожду. А уж сказать, что ты его любишь, смертельно, и что я еле отговорила тебя топиться, это я сумею. Даже обругать получится, чего он над тобой издевается-то, тоже мне, герой, мамой решил прикрыться.

— Я… то есть я скажу ему, да? Что вы, приехала, скажу, моя мама! И хочет сказать!

Девочка быстро встала, вытирая пальцами краску под глазом. Вытянула руку, показывая за черные головы, на кого-то, Инге невидимого.

— Вот! Он не ушел. Ходит там. Смеется.

— Так веди. Пока не сбежал.

Инга обхватила коленки, и нахмурила брови, улыбаясь. Сейчас нимфа Энона притащит огненного мальчишку, и все сама за нее соврет. А Инге останется только пересказать, как та бежала топиться. Без варенья и шоколада.

Огни за черными силуэтами мелькали и вспыхивали. А девочка уже торопилась обратно, таща за руку нехотя идущего парня. Широкоплечего, с темной лохматой головой.

— Вот, — сказала торжествующе, толкая его к сидящей Инге. А та, открывая рот, молча смотрела снизу.

— Мам? — удивленно спросил Олега, вытряхивая свою руку из пальцев Эноны, — ты чего тут?

— Э-э… — Инга огляделась и снова уставилась на сына.

— Я не понял, — тяжело сказал Олега, поворачиваясь к блестящей страдалице, — Нюха, ты чего снова наворотила? Где мать? Твоя, в смысле?

— Так вот! Вот же вот! — тонкая рука повисла в сумраке. Девушка затопталась, переводя обведенные черным глаза с мрачной фигуры Олега на сидящую Ингу.

— Ага, — вдруг догадалась Инга, — это я значит, чудовище? Злобная тетка, не даю мальчику жить и дышать. Вы чего, ребятки? Да вы… Олега, а ты?

Встала, дергая сумку, что сваливалась на локоть.

Олега отвернулся, и вдруг заорал на съежившуюся девушку:

— Блин, Нюха! Ты вообще когда-нибудь думаешь головой? У тебя ум есть? Хоть маленький! Ты чего тут плела? Вечно с тобой! Мам, она что тут?

— Я тебя люблю, — Нюха-Энона ступала, в одну и в другую сторону, хватая Олегову руку и не давая ему отвернуться, — люблю-люблю-люблю! А ты! О-о-о!

— Ладно, — Инга рассмеялась, заправляя за ухо волосы, — пожалуй, я пойду спать. Олега, ты следи, чтоб не утопилась, и купи ей шоколадку, что ли. Одну она уже съела. Страдалица.

Она быстро пошла снова в темноту, а за ее спиной непривычно злой голос сына язвительно проговаривал что-то, и девичий, тоскливо-испуганный, его перебивал, замолкая, когда он прерывал какие-то там оправдания.

Снова белели за черной травой лунные солончаки, прыгало вперед пятно тусклого света.

— Мам? — Олега догнал, затопал рядом, тяжело дыша.

— Чего ж бросил?

— Не помрет, — он сорвал черную метелку какой-то травы, укололся и отшвырнул, сквозь зубы выругавшись.

— Да? А собиралась топиться. Уверен, что не побежит снова?

— Мам, давай мы сами решим, ладно?

— Да как хотите.