Индейцы и школьники

Всё будет. Будут учителя суетиться и приветствовать друг друга, радоваться и волноваться. Выйдет перед всей школой постаревший директор Зиновий Аркадьевич и надтреснутым от волнения голосом расскажет о школе. Он обязательно найдёт какие-то новые слова, и все собравшиеся будут слушать эхо шевченковских строк. И будут первоклашки на весь большой двор пищать-звенеть стишки. И один мальчик обязательно запнётся. Покраснеет и будет стоять, рассматривая тысячеголовое чудище, усыпанное букетами. Захочется этому мальчику писать. Он будет смотреть на тысячеглазую школу, мучительно вспоминая строчку, которую он ведь точно знал! И сзади, ангелом бесплотным, подлетит учительница, положит мягкую руку на плечо и тихо-тихо, как мама, прошелестит нужные слова. И тогда, в восторге от пришедшего спасителя, мальчик поднимет круглый лоб и уже не пискнет, а громко-прегромко отчеканит такие нужные слова.

И все будут улыбаться.

Это случится уже через пять часов…

Но сначала надо будет привезти домой Ваську.

Зося шла, толкала тележку на толстых мотоциклетных шинах и внимательно осматривалась по сторонам. Она почему-то верила, что он где-то недалеко.

По привычке она взглянула на небо. По графитовой черноте были густо рассыпаны августовские звёзды, повернувшие широкую полосу Чумацького Шляха. Она зацепилась глазом за Большую Медведицу, умело отсчитала семь высот ковша и нашла Полярную звезду.

Всё как Васька учил.

Всегда важно знать, где север. Если нет звёзд на небе, то сердцем чувствовать. Это ведь так важно – сердцем чувствовать, где в мире расположен север. И ещё Васька говорил, что у каждого человека в сердце свой компас: «В какие ты бури ни попадёшь, котёнок мой рыжий, ты верь. Если человек верит во что-то очень хорошее, то его компас будет всегда верным. Никакая буря его не собьёт, никакие нехорошие люди не собьют. Понимаешь, доченька, бывает так, что плохие люди, они чувствуют, где у хорошего человека хорошее сердце. И постараются нарочно сбить человеку жизнь, гадость сделать. Почему? Не знаю, дочка. Наверное, потому, что так им легче. Ну… Понимаешь, если внутри грязно, то тяжело, когда рядом чисто. Это ж просто невыносимо, если видеть, что где-то чисто, а у тебя грязно. В сердце грязно, в душе грязно, мысли грязные, злые и плохие. И тогда плохой человек хочет сделать так, чтобы не одному ему было… Ну, тоскливо, пусто, что ли. И начинает он тогда искать таких же, как сам, чтобы с каким-то изъяном, с червоточинкой, с гнилинкой. Ты видела, как яблоки гниют? Лежат кучей на сырой земле. И гнилое старается гниль на соседнее перепустить. А бывает и так, что утром приходишь собирать яблоки, лежит несколько гнилых, а прямо среди них – чистое-чистое, совсем не гнилое. Всё в росе, чистое. И самое вкусное. Как-то так в мире устроено, что и яблоко может остаться чистым. И человек. Какими бы гнилыми ни были его соседи. Только верить такой человек должен. А? Да, конечно-конечно, в правду верить. Ты правильно говоришь, котёнок».

Зося шла по пустой, гулкой улице, стараясь не выезжать колесами тележки на брусчатку, чтобы не громыхнуть, не разбудить собак. Тёмные хаты по сторонам улицы спали. Иногда шелестел какой-то необычно ласковый ветер. Вроде ведь обещали похолодание, а ведь похоже, что будет тепло – будто лето решило не уходить. Присело на дорожку да и подышало тёплым ветром на благословенную землю. Месяц уже не слепил глаза, но тени были чёткими, словно очень-очень пасмурным днём. Краем глаза Зося увидала тусклую звёздочку, побежавшую среди своих соседок. «Спутник! Ур-р-ра!» Она бросила тележку, подняла голову и смотрела, смотрела, смотрела во все глаза, раскинув руки, будто взлететь хотела. Это же так здорово – когда спутник! Она так радовалась и гордилась, что это их, наш! Наш советский спутник! Большой-пребольшой, он уже не пипикает, как первый, ну, тот, самый первый. Сколько же людей тогда повыскакивало на улицу и смотрело в небо, когда радио говорило, где можно будет увидеть первую искорку, по человеческой воле чертившую путь среди звёзд!

Спутник бежал и бежал среди звёзд, послушный силе людей, забросивших его ракетой на такую страшную высоту. Зося вздохнула, опустила голову, потёрла ладошкой затёкший затылок. Только она нагнулась, чтобы поднять тележку, уже взялась за остывшие деревянные ручки, как увидела ногу в ботинке, высовывавшуюся из тени придорожной рытвины.

Вот она и нашла любимого папу…

5

И всё случилось, как и должно было случиться.

Добровский, грязный и помятый, спал на покрывале нерастеленной кровати. И снилось ему море, колыхавшее его на волнах, будто в люлечке. Сквозь мутный ил похмелья он услышал, как собиралась Тася.

– Тася!.. Та… Я. Это… Тася!

Тася повернулась, как ужаленная.

– Ты! – шепнула Тасечка, будто уголь зашуршал чёрной тяжестью. – Ты! Ты ни-че-го мне не говори. Слышишь? Ни-че-го. И запомни этот день. И эту ночь. Когда ты не своими ногами домой дошёл!

– А как? – глупее вопроса Вася не мог задать, даже если бы постарался.

– Ах ты гад! Не помнишь?

– Нет. Я… Я не гад!

– Запомни, «сильный мужчина», тебя Зося привезла.

– Как?!