Инь vs Янь. Книга 2.

И хоть внешне старался оставаться невозмутимым, но события в отеле сильно тревожили и меня, и дракона, если не сказать напугали. Снова совершенно не свойственное мне чувство. Осторожность, трезвая оценка степени опасности, инстинкт самосохранения — да, моё. Но состояние тревоги на грани паники, от которого даже сознание спуталось на пару секунд — отвратительное и совершенно чужеродное для меня состояние. А за последние часы я испытывал его слишком часто. И при этом страх сейчас не воспринимался чем-то постыдным, потому что бояться за самое дорогое — не позор, а как неожиданно оказалось естественным состоянием души. Абсолютно непривычным для меня пока и поэтому вызывавшим сильнейший дискомфорт и смятение. А дракон, отзываясь на это, гневался и требовал немедленной реакции так сильно, что подрагивали все мышцы, и ясное дело тоже не способствовало покою. Наша женщина пережила испуг и боль, не важно по реальной или вымышленной причине, но дракон требовал незамедлительного возмездия. Ему было плевать — кто или что источник, — оно должно быть уничтожено, аннигилировано, стёрто, чтобы и пыли не осталось. Ящер бушевал не унимаясь, требуя выхода для его беспокойства и злости, отвлекая меня даже от дороги. И поэтому я жёстко огрызнулся на него, напоминая, что он сам одобрил затею заключить союз с Вожаком и его армией паразитов.

"На тот момент мы оба искали самый быстрый и линейный способ добраться до Яны и обезвредить всех, кто мог мешать и представлять угрозу. По крайней мере ящер ни разу не был против и даже всячески помогал. Цель достигнута, но от этого положение вещей не стало нисколько проще. И теперь мы оказались в ситуации, при которой наша женщина и, как она говорит, ребенок абсолютно не могут вынести близкого нахождения этих самых союзников, воспринимая их как прямую угрозу для себя. А выход из этого тупика опять искать мне. Понятное дело, ни я, ни дракон не ожидали, что первое же соприкосновение Яны и наших союзников обернется актом демонстративного сожжения одного из мааскохои. И, само собой, ее тут же сочли опасной. И, соответственно, реакция, свойственная любому виду живых существ — изучить угрозу, чтобы понять, как уберечься или ответить на нее. Да, считаю, именно так и было. Если бы Вожак захотел атаковать Яну, то какие у нее были шансы дать ему отпор? Правильно — никаких. И понять его инстинктивную попытку узнать, с чем столкнулся, я бы мог. Мог бы, если бы дело не касалось Яны и моего ребенка. Поэтому никакого снисхождения в этой ситуации. Никто из паразитов не решился бы на такую вылазку самостоятельно, и к тому же Яна сказала, что там было что-то, а не кто-то. А значит, явился сам Вожак собственной персоной. Он один пока не удостоился от меня возможности заполучить личного постоянного носителя. Во многом это было потому, что я прекрасно видел, что он в считанные дни, а может, и часы способен разрушить обычного человека и даже рядового члена Ордена без возможности восстановления нормальности хоть когда-то. И как бы я ни старался себя убедить себя, что мне нет до этого дела, быть ответственным за мучительную гибель чьего то сознания не готов. Да и сам Вожак не стремился к тому, чтобы запустить свои ментальные щупальца в кого-то обычного. Он хотел в качестве жертвы человека по-настоящему сильного, древнего, с массой обретенных и глубоко упрятанных за века тайных страхов и болезненных воспоминаний, которые он будет медленно и смакуя тянуть из носителя, насыщаясь. Не напрасно он сделал охотничью стойку на отца и остался чрезмерно недоволен моим отказом отдать его. Рядовые мааскохои питались, безусловно нанося вред носителю, хотя бы самим фактом насилия над личностью, но я видел, что эти повреждения были обратимы. Но не в случае Вожака. Он жаждал не просто питания, а полного разрушения, окончательного поглощения, хотя и не без борьбы. Она возбуждала его. Чем глубже и мощнее сущность человека и степень его сопротивляемости, тем большей может был глубина его боли, если добраться куда надо. Это я знал и без него. В обычное время даже Вожак бы не осилил отца, тем более что эффект неожиданности был потерян. Но я видел, насколько его потряс факт моего предательства целей Ордена. А в такие моменты все уязвимы. Хотя он быстро опомнился и теперь на свободе, и я для него навеки отступник, прощать которых Ордену запрещено. А мой отец чтит законы и правила этой богадельни превыше родства и собственных привязанностей. И это оставляло в душе горький тяжкий осадок сожаления от уверенности, что, даже пожелай я сейчас вернуть все, как было, он никогда не согласится. Но я и не хотел возвращаться к прежнему положению вещей, то что и сожалеть не о чем.