In the Deep

– Нет, – сказал Синдзи. Свет, который вот-вот станет приближаться, свет, из которого никто уже не вернется. Как иронично: свет в конце туннеля, и такой беспросветный мрак в мозгах у этого обормота.

– Неправильный выбор, Синдзи.

– Мы должны победить, Аска! Это единственный путь… Я уже слышала гудение голосов, вой толпы, и оставалось слишком мало времени. Ну что же, ты не оставляешь мне шансов, мой капитан. Я слишком хочу выжить. Церемониальная одежда – это всего лишь ткань. Я сложила за спиной пальцы: безымянный крюком и словно бы в ладонь, мизинец подогнуть, а остальные, как учили, –­ «артритным скрутом». Прости, Синдзи, ничего личного. Он натянул на себя верхнюю рубашку, «рясу Обреченного», обернулся, и я всадила ему скрученные пальцы в грудь. Черт, хорошо тебе, ты даже ничего не чувствуешь, а вот мои пальчики…

– Что ты… Он еще ничего не понимает. Еще бы. Когда «печать Инквизитора»

останавливает сердце, это доходит далеко не сразу.

– Нам двоим не победить, понимаешь? Он дышит, дышит тяжело. Я его только что убила, и он наконец все понял.

– Н-нет… Да. Еще как – да. Еще целый час судороги сосудов будут гнать кровь по телу – слабо, но гнать, мозгу хватит. «Печать Инквизитора» – это такая пытка.

Разум, привычный к биению сердца, трещит и теряет волю, ему очень плохо без простейшего метронома. Мне плевать сейчас на этот глупый непонятный разум, главное, что его сердце не бьется, и сейчас, что бы ни сидело у него в нутре, оно послало крик о помощи. Крик, который услышит маленький запорный механизм на небольшой, в сущности, крио-камере.

– Т-ты… Дверь распахнулась, влетели охранники, и я получила укол нейрошокером.

– Ты что творишь, сука?! Руку разрывало болью, а под ребра уже прилетел второй щелчок.

– Как он?

– Дышит вроде! /"С… Суки, не смейте проверять пульс…"/ Я корчилась на полу, и меня перевернули лицом вверх.

– Какого черта?

– Он… ХХххр… Пялился на меня… Лицо наклонившегося надо мной охранника не разглядеть: свет вдруг стал слишком ярким, пульс – слишком громким, будто я его отобрала у Синдзи.

– Пялился? Да ты что?! В слепящем свете лампы взлетел энергетический хлыст, но его перехватили. Ах, черт, как стреляет-то! В груди бился огонь, в руке бился огонь, всему телу хотелось дергаться и корчиться.

– Не вздумай, ей еще идти к «Кубу», идиот.

– Она его чуть не убила! Может, она еще что выкинет?!

– Никаких следов, понял?! Они пререкались, а я в два горла жрала адреналин, глядя на силуэты, которым вскоре придется постараться, чтобы выжить.

– Да поднимайте уже, их там заждались! – крикнули от дверей, и в механизмах что-то скрежетнуло. Меня отходили нейрошокером по ребрам, тварям хотелось и большего, но они дорожили этой казнью. Так что я лежала, со свистом втягивая воздух, и ребра, казалось, раскрошило, а легкие прошили колючей проволокой, и с каждым взодохом кто-то протягивал это все сквозь меня. Скрежет подъемника, лампы мигают, Синдзи сипло дышит, а я лежу – и мне весело. Подъем лифта – это целых пятнадцать минут. Пятнадцать минут разговоров о том, как бы они меня отодрали, как бы мне было весело, как они служили на L218, и вот там… Под конец мне вкололи стимулятор.

– Дерьмо, а парень что-то слаб. Эй ты! Я смотрю на светильник, боль уходит, и больше бить меня не станут, а время потянуть стоит.

– Ну-ка, вставай, сука! Меня подтащили к Синдзи и приставили вплотную.

– Давай, хватай его. Смотри, чтобы он не упал, ясно?

– Запомни, сука, если казнь отложат, нам хана, но ты попадешь к нам! Как сказал, а. В этом месте я должна обделаться.

– Я с вами тоже поиграла бы, мальчики, – просипела я, хватая Синдзи за плечи. Он уже вспотел, и теперь мерз, и это плохо, я, значит, чего-то не учла. Меня еще раз ткнули шокером – в треть импульса, для острастки, и ворота начали открываться под сиреневое небо Х67. Сколько? Двадцать три минуты примерно. Я сделала шаг. Думать о том, сколько еще осталось, не хотелось.