Читаем Император умрет завтра полностью

Весь Итальянский поход он сообщал Директори буквально о каждом шаге Наполеона Бонапарта, последовательно искажая значение для Франции такого шага, а порой и придавая смысл, противоположий тому, что задуман Бонапартом. То, что попадало в газеты, попадало туда не без ведома Поля Барраса или этого аббата Эммануэля Сийеса. Газеты густо примешивали собственной дури и дружно задыхались в своем либеральном благоговении перед тем, что они называли свободой печати.

Генерал Бонапарт порой гневался, но чаще искренне удивлялся: «Чем они пишут, эти люди без языка, без совести, без характеров, без здравого смысла?..».

Менее, чем через два года, придя к власти, Бонапарт из семидесяти трех выходивших в Париже газет приказал закрыть шестьдесят. А спустя некоторое время еще девять. Оставшиеся четыре газеты были отданы под надзор и цензуру министра полиции Жозефа Фуше.

Первый консул никогда не утверждал, что был прав, закрывая газеты. Он говорил, что поступить так его побудило природное чувство брезгливости.

— Я не настолько цивилизованный человек, чтобы противопоставить свободе печати хорошие манеры. У меня их попросту нет.

Четыре газеты, разрешенные Наполеоном, выходили очень небольшим форматом. Их называли «носовыми платками».

<p>Глава третья</p><p>ШТУРМЫ, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО</p>

Ночь утяжелила бег времени. Пустынная площадь за окном, мощеная брусчаткой, была похожа на мешок. Горло мешка стянуто завязками, и карусельные маковки Василия Блаженного топорщились складками.

Поскребышев плотнее задернул кремовые портьеры.

Он уже дважды приоткрывал дверь в кабинет Хозяина, прислушиваясь к деревянной немоте тамбура. Ни звука. Ни шороха. Хозяин еще работает.

На третий раз, предупредительно подняв палец к озабоченному тишиной лицу — жест был послан мгновенно привставшему с места человеку, молодо круглеющие щеки которого едва заметно подрагивали, а глаза за оголенными стеклами очков источали напряженное ожидание неизвестного, — Поскребышев сунулся в пенальное пространство тамбура, по-прежнему хранившего казенное молчание. Закрепив на лице выражение сочувственного укора, слегка нажал ручку второй двери. Зеленоватое лезвие света от настольной лампы властно, отделило помощника от ожидающего, а их обоих от сидящего за столом. Поскребышев еле слышно кашлянул и бесшумно притворил дверь.

— Читает, — почти шепотом произнес он.

Человек в очках понимающе дрогнул щечками. Маленькие глаза его блестели даже сквозь запотевшие стекла очков, очень похожих на пенсне.

— Пишет, — заключил помощник, полагая, вероятно, процесс самого чтения недостаточно совершенным.

— Пишет! — завороженно кивая, повторил ожидающий.

У него возникло странное ощущение связанности рук, и он положил их на колени перед собой — свои маленькие, белые, чуть пухловатые руки. Теперь они будут на виду. Глазам все здесь было интересно и ново, а руки испытывали необъяснимую тревогу. Руки дрожали.

За стеной, укрытой дубовыми панелями, сидел Хозяин и что-то читал. Или писал. Как хорошо Поскребышеву, который всегда знает, что читает и что пишет Хозяин. А хорошо ли? Может, страшно? Нет, вряд ли. Привык. Все дело в привычке. Привычка многое делает для человека совершенно безразличным, не имеющим никакого значения. Никто не умирает от горя. К страху тоже привыкают. Это плохо. Страх необходимо постоянно заострять, не делая его при этом понятным и осязаемым. Поступками и мыслями людей управляют две вещи: страх и личный интерес. Идеология не играла и не может играть в жизни человека такой серьезной роли, какую ей приписывают. Но что за мысли возникают в голове, когда волнуются руки!..

Сталин читал, изредка аккуратно подчеркивая что-то в машинописной рукописи. На отдельных листах делал краткие записи. Это не были выписки из текста, потому что писал Сталин, не заглядывая в рукопись.

То, что он читал, скорее притягивало его внимание, чем отторгало, хотя верил он, видимо, не всему, а иногда даже недоуменно хмыкал и откладывал в сторону синий карандаш. Раскрывал одну из книг, стопкой лежавших справа от него, отыскивал нужную страницу и снова хмыкал. Теперь это означало удовлетворенность фактом или выводом, оказавшимся достоверным и для него неожиданным. Так или иначе, а вопросы почти всегда сходились с ответами. Ответы подтверждали обоснованность возникшей мысли, и мысль укладывалась угловатыми строчками на чистый лист.

Листы Сталин нумеровал и откладывал.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1917 год. Распад
1917 год. Распад

Фундаментальный труд российского историка О. Р. Айрапетова об участии Российской империи в Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной, внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 годов (до Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности которого предопределили развитие и формы внешне– и внутриполитических конфликтов в погибшей в 1917 году стране.В четвертом, заключительном томе "1917. Распад" повествуется о взаимосвязи военных и революционных событий в России начала XX века, анализируются результаты свержения монархии и прихода к власти большевиков, повлиявшие на исход и последствия войны.

Олег Рудольфович Айрапетов

Военная документалистика и аналитика / История / Военная документалистика / Образование и наука / Документальное