Император умрет завтра

Анатолий Гончаров ИМПЕРАТОР УМРЕТ ЗАВТРА Роман-интрига

«Я закрыл анархистскую бездну, распутал хаос. Я смыл кровь с революции, облагородил народы и укрепил на тронах монархов. Я возбудил всеобщее соревнование, наградил все заслуги и расширил границы славы. Все это уже нечто! И можно ли меня упрекнуть в чем-либо, в чем историк не сумел бы меня защитить?»

Наполеон БОНАПАРТ

Глава первая «ГРЕНАДЕРЫ, ВПЕРЕД!..»

За мостом через Адду палили пушки.

Майский воздух пучило дымами. Визжала картечь. По парапету моста плясали, шаловливо вспархивая, фонтанчики серой пыли.

Дымы и пыль сделали невидимой австрийскую артиллерию.

— Сколько там орудий, Жюно?

— Двадцать, мой генерал! — ответил русоволосый адъютант, одетый в форму командира эскадрона.

— Я не спрашиваю, сколько орудий осталось у д'Аржанто, — насмешливо скривил губы генерал Бонапарт. — Я хочу знать, сколько из них стреляет по мосту?

— Двадцать, мой генерал.

— Напрасно, — усмехнулся командующий. — Достаточно было бы и четырех.

Он снова вскинул подзорную трубу и цепко обвел взглядом пространство перед мостом — по эту сторону. По ту смотреть было бесполезно.

— Почему лежит этот сержант? Он ранен? Это ведь Бертон, не так ли?

Капитан Жюно пожал плечами. Он уже перестал поражаться тому, что главнокомандующий помнит в которыми хоть раз побывал в сражении. Бертон там или не Бертон — какая разница? Над злосчастным мостом через Адду, обороняемым десятитысячным австрийским отрядом не рискнет сейчас пролететь и птица. Разве что мышь проскользнет. Если у этой мыши крайне неотложные дела в Милане…

Мост у ломбардийского местечка Лоди являлся сути дела воротами в Милан. А ключ от этих ворот скрывали пушечные дымы австрийских бомбардиров генерала д'Аржанто. Взятием Милана Наполеон Бонапарт мог рапортовать в Париж, что Ломбардия отныне принадлежит Французской Республике. Пьемонтская армии уже подавлена. Король Виктор-Амедей сдал генералу Бонапарту лучшие свои крепости, уступил Франции графство Ниццу и всю Савойю.

Но оставались австрийцы, Не чета этим дряблым, суеверным, трусливым и увертливым итальянцам. Чиновники Исполнительной Директории с помощью газет и коммюнике распространяли по Европе официальную легенду о том, как «великий итальянский народ сбрасывает долгое иго суеверий и притеснений и несметной массой берется за оружие, чтобы помогать освободителям-французам».

Революционная риторика двигала свой миф на тупой инерции.

Бонапарт понимал, что такое политика, что такое война и что такое стратегия, и очень хорошо умел составить из этого единое целое, ведущее его по Италии от победы к победе. Но пропагандистская глупость «адвокатов» его взбесила: «В моей армии нет итальянцев, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах, кои грабят и ни на что не годятся…».

Капитан Андош Жюно был согласен с ним. Но, быть может, Директории все же виднее, какой соус подавать Европе к итальянским победам. Поэтому, не лучше ли будет…

Жюно писал донесение на пушечном лафете. Близкий разрыв австрийского ядра раскидал и обсыпал с головой командующего и его адъютанта.

— Нам повезло! — весело воскликнул Жюно, отряхиваясь. — Теперь не надо посыпать чернила песком… Я лишь хотел уточнить, не лучше ли будет сообщить Директории…

— Запишите слово в слово, что я сказал, и добавьте про итальянских солдат все то, что вы сами о них думаете.

Так говорил Бонапарт после первого сражения и первой победы у Монтенотти. Директория проглотила дерзость генерала. Ей нужны эти громкие победы, ибо они приносят золото. Бонапарт плевал на нейтралитет, поспешно объявленный многими итальянскими дворами. Он хладнокровно накладывал гигантские контрибуции в равной мере на тех, кого подчинял силой, и тех, кто пытался убедить его в своих «братских чувствах». Остальное грабила армия. «Война сама себя кормит», — говорил генерал Бонапарт, и солдаты отлично понимали своего командующего.

Ах, как он издевался над герцогом Пармским, решившим, что глубоким поклоном маленькому генералу и подобострастным приветствием оккупантам он спасет свою честь от унижений, а герцогство от поборов!.. Вымученное красноречие стоило тому двух миллионов франков золотом и 1800 лошадей.

Остальное добирали солдаты.

В Париже пять «столпов» французской демократии, пять Директоров, пять высших казнокрадов Французской Республики — Гойе, Мулен, Дюко, Сийес и Баррас — молча передавали друг другу донесение главнокомандующего Итальянской армией генерала Наполеона Бонапарта: «Вы воображаете себе, что свобода подвигнет на великие дела дряблый, суеверный, трусливый. увертливый народ? Только с умением и при помощи суровых примеров можно держать Италию и руках…».