Император Сухоруков

– Пурепеча подчинили себе огромные земли на севере. Многие племена теперь служат им. Платят дань. Посылают своих людей на работы. Ты хочешь, чтобы четлане также начали жить?

– Земля Циннцуннцана очень далеко. За Великой, за горами. Обезьяна тоже хотела съесть сладкий плод, да тот рос на другом дереве. Они думают, что подчиняют нас, Мацихатла. Пусть думают. Я им буду только поддакивать. Буду говорить, что служу их владыке, может быть, изредка посылать дары. Но на самом деле, здесь, на Великой будет только один хозяин – и это буду я. Но мне нужна их поддержка. Нужно благословение Курикавери – тогда Змей для меня будет никто. И никто не оспорит мою власть, поддержанную владыкой и жрецами Циннцуннцана.

– А какое дело ты хотел поручить мне, владыка?

– Поезжай в Излучное к носатому Иттануаке. Я дал ему совет, который может способствовать великим переменам. Велел закрыть Серую Воду для торговцев. Думаю, если Крыло долгое время не сможет продавать маис, то вскоре там начнутся проблемы. И владычный Дом постарается усмирить Носача. Тут-то я и появлюсь: чтобы защитить обиженных. Кто осудит меня, если я окорочу Недоноска? Вернее, его родню. На моей стороне будет всё: сила, справедливость, поддержка правителя Циннцуннцана, благословение солнечного Курикавери. Посмотрим, кого предпочтут в роли владыки четлане…

– Мой господин…

– Ах да! Во всём этом есть одно слабое звено – Иттануака. Я не верю ему до конца. Потому и не посвящал его в свои планы. Мне кажется, он может что-то делать за моей спиной. И я хочу это знать. Поезжай в Излучное. Скажи, что ты проводник каравана с маисом. Когда его соберут, ты будешь вести лодки. Но на самом деле, ходи и слушай. Ты это замечательно умеешь делать. Узнай, что делает Иттануака: исполняет мое повеление или мутит воду. Я должен быть в курсе.

Глава 15. Запах человеческий

Соловушка лежала на спине, раскинувшись через всю «императорскую» постель. Между двумя холмиками ее неразвитой девичьей груди острой прямой натянулся тонкий шнурок, а черная капля каменной резной птицы скатилась набок, словно та пыталась сбежать, улететь, раскинув крыла.

Да не смогла.

Это могло быть похоже на дежавю. Только вот грудь девушки не вздымалась тяжко после бурной страсти. В изгибе губ не читалось тихое счастье. А глаза не были прикрыты в жажде сберечь мгновения наслаждения. Нет. Глаза моей Соловушки смотрели прямо вверх. Не мигая. Не видяще.

Она лежала в моей постели мертвая.

Я застыл на пороге, не веря в происходящее. Наконец, вырвался с очередного дурацкого совета старейшин, где не делалось ничего, лишь перемалывались старые обиды и упреки. Широким шагом шел в свою спальню, где ждала меня моя любимая. Влетел внутрь сквозь занавеси, предвкушая желанное тепло… И вот стою столбом уже минуту, не в силах ни подойти, ни убежать. Всё моё тело превратилось в правую руку. Немощную. Бессильную. Бесполезную.

И только губы шептали, как заклинание:

– Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет…

Наконец, волна ужаса пробила жалкую плотину отказа от реальности. Она мертва! Навсегда!

– Я так и не сказал ей того, что хотел…

Что было дальше, помню смутно. Я попытался сделать шаг к постели, но рухнул на пол. Тело начало изгибаться, скрючиваться в судорогах. Я орал зверем, кричал проклятья на русском и четланском. Комната наполнилась какими-то людьми, которые накинулись на меня и принялись скручивать.

– Убийцы! – вопил я, мое горло искало лезвия их обсидиановых ножей.

Но нет. Это были не они. Люди, лиц которых я не различал, держали меня на руках, не позволяя телу ломать себя. Кто-то сунул в рот палку, так что рык сменился бессвязным мычанием.

Темнота. Дым. Завывания. Что-то мельтешило, трогало меня, ворочало. Я словно оказался в пасти чудовища. Очень старого, лишившегося всех зубов и былой силы. Оно мяло меня теплыми противными деснами, силилось проглотить – да не как не выходило…

Я открыл глаза в почти полной темноте. Лишь одна тонкая лучина разгоняла полумрак из дальнего угла комнаты. Не моей комнаты. И постель была чужая. Тень качнулась! Я присмотрелсяи узнал Мясо. Тот сидел в позе лотоса, опустив полувыстриженную голову. На коленях его покоилась толстая палка.

– Ннака! – осторожно позвал я его.

Слуга резко вскинулся, кинул на меня тревожный взгляд, и лицо его растеклось в некрасивой улыбке.

– Володыко! Живень! Откамлал тобе змиев волох! Исторг демонищ!

Он едва не кинулся мне на грудь, но сдержался.

– Ннака, – язык еле ворочался, челюсти дико болели. – Ннака, где мы? Мне… Мне приснился страшный сон. Мне приснилось, что моя Ти-иуайицли…

Я не мог договорить – язык присох к нёбу и стал его драть. Улыбка горца резко погасла.

– Ни. Не сновидь то… Не сон, володыко.

– Молчи!!! – заорал я.

Слезы начали жечь покрасневшие глаза. Я закрыл лицо руками… Рукой. Мерзкий правый отросток даже в горе подводил меня. В ярости я схватил левой рукой правую и стал бить ее о пол. Оцколи кинулся ко мне – видимо, опасался нового припадка.

Боль слегка отрезвила. Я откинулся на спину и попытался задать новый вопрос. Однако, во рту совершенно пересохло.