Император Николай II и заговор генералов

А. Романов пишет дальше: «Не скрою, что, входя в состав Следственной Комиссии, я сам находился под влиянием слухов, захвативших всех, и был предубежден против личности Государя. Утверждаю, однако, что не я один, на основании изучения материалов, пришел к совершенно противоположным выводам. Еврей, социалист-революционер, присяжный поверенный, которому было поручено Муравьевым (председателем комиссии. – В. К.) обследование деятельности Царя, после нескольких недель работы, с недоумением и тревогой в голосе сказал мне “что мне делать, я начинаю любить Царя”».

О Распутине Романов пишет: «Распутин держал себя во дворце совсем не так, как в других местах. Он не был там ни пьян ни распутен. Там он говорил о Боге и о нуждах народных».

И о Вырубовой: «Но надо было видеть эту женщину, поговорить с ней, знать, с каким христианским смирением она перенесла в Петропавловской крепости невероятные издевательства гарнизонных солдат, чтобы совершенно потерять доверие ко всему, что о ней рассказывали».

«Равным образом не дало никаких указаний на государственную измену и расследование о заграничной поездке Протопопова, деятельности в этом направлении Манасевича-Мануйлова и т. п. Если бы в этом отношении было обнаружено хоть что-либо похожее на улику, то, зная рвение Керенского, Муравьева и Соколова, можно с достоверностью утверждать, что они привлекли бы в качестве обвиняемых в государственной измене и Штюрмера, и Протопопова, и многих других, а между тем этого не было и Комиссии приходилось выискивать суррогаты обвинения… И так никакой государственной измены не было, что должны были признать и революционные деятели Комиссии».

Далее А. Романов пишет о том, как вели себя на заседаниях, во время допросов, бывшие министры и «февралисты». «Вообще надо отметить, что большинство представителей старой власти на допросах держали себя с большим достоинством и часто своими остроумными ответами ставили Муравьева в весьма смешное положение».

«Напротив того, поведение на допросе, например Председателя Государственной Думы Родзянко, произвело тяжелое впечатление, так как Родзянко все время подделывался под тон Муравьева и выдвигал на вид свою революционность. Почти с хвастовством он рассказывал, как он не подал во дворце руки Протопопову и т. под. и все время старался смешить Муравьева своими юмористическими отзывали о деятелях Старого режима» (А. Романов).

Итак сами господа «февралисты», признанием отсутствия вины за Государем, Государыней и Царским правительством, выносили обвинительный приговор самим себе, своей клеветнической кампании против Государыни и правительства. Но это также обвинительный приговор и тем генералам, которые, поверив грязной клевете, пошли на измену своему Царю. И в первую очередь – против Алексеева.

Я сейчас расскажу о революционном правосудии. Не о большевистском, нет, а о правосудии «лучезарного февраля». «Больной, истощенный старик, страдающий хронической болезнью почек, Штюрмер попал в сырую, холодную камеру Трубецкого бастиона, где, в полном одиночестве, терпя постоянный, мучительный голод, в самых отвратительных условиях лишения элементарнейших требований комфорта, он был обречен неизбежно на мучительную, долгую агонию, при которой оставалось только мечтать о смерти, надеяться на нее и ждать ее, как желанную избавительницу. Обращение с заключенным было ужасное: ему приходилось переносить не только самые грубые издевательства и оскорбления, но и побои.

Об ужасном положении Штюрмера знал и тогдашний министр юстиции Керенский, и последующие за ним министры того же ведомства, и все вообще “начальствующие лица” из бывших подпольных проходимцев: родственники и друзья заключенных осаждали их всех просьбами умилостивиться и оказать содействие к облегчению страданий их жертв злобного торжества… на все просьбы они отвечали злорадными отговорками, а то и прямо насмешками.

Но все приедается быстро: развлечение, доставленное глумлением и издевательством над умиравшим, находившимся в полной их власти, стариком, на которого сыпались площадные ругательства, толчки, пинки и побои (его много били по щекам), все это удовольствие надоело – хотелось чего-либо более пикантного… И вот люди, одетые в мундиры бывших доблестных русских воинов, но волей, работой и стараниями друзей и единомышленников возглавителей революционной рвани, превращенные в “сознательных товарищей”, “спасающих революцию”, придумали новый способ развлечения: поочередно, “справа по одному”, они стали подходить к Штюрмеру и мочиться на его лицо. Когда он был уже в агонии и умирал, жена и другие захотели войти в комнату, их задержали караульные и объявили, что никого не пропустят. “Никого не пропустим! Пускай околевает при нас и только при нас. Много чести ему прощаться еще с родственниками!”» (Ф.В. Винберг «Берлинские письма»).

И есть еще весьма «полупочтенные» субъекты, которые лепечут что-то о «светлых, радостных днях февраля»!