Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия

Граф Петр Андреевич! Настоящее путешествие мое я начал с С.-Петербурго-Московской железной дороги, проехав по Северной дирекции оной от С.-Петербурга до с. Чудова, а по Южной от Вышнего Волочка до д. Кольцова, за Тверь. К искреннему моему удовольствию, дороги эти найдены мною, в отношении превосходного устройства, изящности отделки, исправности содержания и примерного порядка в управлении, в виде и состоянии, превосходящем мои ожидания. Столь блистательный успех сего полезного, многосложного и трудного предприятия, совершающегося под непосредственным руководством и неусыпным наблюдением вашим, налагает на меня обязанность изъявить вам ныне вновь мою живейшую и душевную признательность за все труды, вами подъемлемые. Ревность и усердие, с коими вы всегда приводите в исполнение все мои предначертания по важной отрасли государственного благоустройства, вам вверенной, служат мне залогом осуществления живейшего моего желания видеть соединение столиц моих железною дорогою вполне оконченным и приведенным в действие к 1-му Ноября 1851 года. Пребываю к вам навсегда благосклонным. Николай.

Раб на галерах

Николай постоянно старался подражать своему идеалу Петру Великому, будь то личное присутствие на театре военных действий, личное участие в делах управления либо вникание во все мелочи и хитросплетения работы многочисленных департаментов. Иногда это даже развивало настоящую манию преследования у его подчиненных. Император, зная, что вокруг все норовят ему льстить и замазывать глаза, любил неожиданно появляться в раннее время в правительственных учреждениях для проверки, чтобы никто не мог его обмануть. Он строго обводил чиновников царственным оком и, ни слова не говоря, исчезал. Зато в департаментах понимали, что в любой момент непредсказуемому государю может взбрести в голову идея проверить их работу, а уж если он заметит где непорядок, так ушибет гневом, что мало не покажется.

Он мог грозно рыкнуть: «Мы все на службе не за тем, чтобы гулять, а чтобы дело делать». «Должно держаться неотступно данных приказаний и впредь отнюдь не сметь от них отступать».

Тех же, кто пытался улестить венценосца явной нелепицей или вздором, резко обрывал: «Я уже не раз приказывал с предложениями, противными закону, не сметь входить… когда закон есть, должно его соблюдать без изыскания предлогов к неисполнению». В одной из своих резолюций на мемориях Государственного совета Николай начертал: «Прочитав со вниманием журнал Государственного совета и особое мнение князя Любецкого, я должен заметить, что в толико важном деле в Государственном совете с неизвинительной легкостью пропущены все те важные обстоятельства, которые князем Любецким весьма основательно выставлены. Не так я разумею обязанности членов, которых мое доверие призвало к суждению в оном: вопросы, от которых зависит благоденствие миллионов, должны обсуживаться, а не пропускаться… Сколь не терплю я потери времени в спорах, не на деле основанных, а на одних личностях или пустословии, столь я требую, чтобы всякое дело, а подавно толикой важности, обсуживалось с надлежащим вниманием».

По мнению архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия (Борисова): «Это был… такой венценосец, для которого царский трон служил не возглавием к покою, а побуждением к непрестанному труду».

Нидерландский посланник Фридрих Гагерн писал: «Император проявляет необыкновенную деятельность и энергию, сам делает и наблюдает многое, входит даже в подробности; со времени вступления своего на престол он дал государству такой толчок и многие отрасли правления сделали такие успехи, что совершенно затемнили царствование Александра.

Но при этом его упрекают в том, что вмешательство его переходит часто в суровость, что он слишком требователен, а между тем не искореняет главных недостатков».