Император из стали

Император раскрыл лежавшую на столе записную книжку: «ХIХ век окончательно утвердил наш духовный плен у Европы. Народно-культурное творчество у нас окончательно сменилось подражанием. Из подражания Западу мы приняли чужой критерий жизни, для нашей народности непосильный. Мы хотим жить теперь не иначе как западной роскошью, забывая, что ни расовая энергия, ни природа наша не те, что там. Запад поразил воображение наших верхних классов и заставил перестроить всю нашу народную жизнь с величайшими жертвами и большой опасностью для неё. Подобно Индии, сделавшейся из когда-то богатой и ещё недавно зажиточной страны совсем нищей, Россия стала данницей Европы во множестве самых изнурительных отношений. Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению. И всё это только для того, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою капиталистов идти нога в ногу с Европой. ХIХ век следует считать столетием постепенного и в конце тревожно быстрого упадка народного благосостояния в России. Если не произойдёт какой-нибудь смены энергий, если тягостный процесс подражания Европе разовьётся дальше, то Россия рискует быть разорённой без выстрела».

– Да, – задумчиво покачал головой старший Игнатьев, – со многим я согласен, но журналист ни словом не обмолвился об этой таинственной силе, анонсированной вами.

– Дойдёт и до неё, – усмехнулся император. – Я бы хотел только подчеркнуть, на что обращает внимание Меньшиков. Тот самый высший свет, о котором мы говорили, уже сто лет живёт не по средствам. Соответствовать навязанному дворянскому образу жизни, давать балы и бывать на приемах, иметь гувернёров и тому подобное в России может позволить себе лишь один из семи дворян. Если по Пушкину, то только каждый седьмой может быть Троекуровым, остальные – только Дубровскими. А там, где на красивую жизнь не хватает денег…

– Там сразу появляется ростовщик, – закончил мысль старший сын Игнатьева – Алексей, впервые вступивший в диалог.

– Именно так, поручик, – кивнул головой император. – Сначала нам был навязан образ жизни не по средствам, а потом вежливо предложен выход из этого безвыходного положения – кредит! А ведь на руках дворян были деньги, и немалые! После отмены крепостного состояния помещики получили десять миллиардов рублей выкупных платежей – в три раза больше стоимости всей российской промышленности на начало двадцатого века – и всё промотали. А промотав, продолжили красивую жизнь уже в кредит. Изменился лишь объект залога: в первой половине девятнадцатого века дворяне закладывали крепостных, во второй половине – землю. Результат закономерен – если тридцать лет назад в залоге было четыре процента дворянских земель, то сейчас уже половина, и при этом больше половины дворян уже не служит и служить не собирается. Ну как вам картина нашей действительности, ваши сиятельства?

Приглашенные уткнулись в столовые приборы и безмолвствовали. Они все это знали, видели, чувствовали. Но как-то не складывали всю мозаику на одну полочку, а потому все эти мздоимства, банкротства, паразитизм и иже с ними казались не системой, а частными недостатками, которые возможно устранить хирургически, вырезав негодные, загнившие органы к чертовой матери.