Император Юлиан

На третий год правления Галла в Сирии случился голод. Когда в Антиохии стала ощущаться нехватка хлеба, Галл попытался установить на зерно твердые цены, чтобы его мог купить каждый. Даже мудрые правители время от времени допускают эту ошибку, и результат подобных мер обычно диаметрально противоположен желаемому. Зерно либо припрятывают, либо его скупают перекупщики и продают втридорога, что еще более усугубляет голод. С этим ничего нельзя поделать, такова природа человеческая. Антиохийский сенат страдает множеством недостатков, но большинство его членов - опытные негоцианты, всю жизнь посвятившие торговле и отлично понимающие механику рынка. Они предупредили Галла, какие опасности таит его решение, но он приказал им повиноваться; когда же они стали упорствовать, Галл послал в зал заседаний сената стражу, арестовал наиболее авторитетных сенаторов и приговорил их к смертной казни.

У Антиохии есть все основания быть благодарной Талассию и комиту Востока Небридию, нашедшим в себе смелость заявить Галлу, что, если он казнит сенаторов, они обратятся к императору с требованием отозвать цезаря. Это был отчаянно смелый поступок, и, ко всеобщему изумлению, они добились своего: Галл освободил сенаторов, и дело замяли. Обретя в лице Талассия заступника, Антиохия облегченно вздохнула, но радость длилась недолго. Через несколько месяцев Талассий скончался от лихорадки. Разумеется, ходили слухи, будто его отравили, но у меня достоверные сведения от врача, который пользовал нас обоих: он действительно умер от лихорадки. Но хватит о Галле, я не собираюсь писать историю его правления - она и без того хорошо известна.

Юлиан Август

После того, как меня посетил Аэций, я не прекратил встречаться с Максимом, но делал это тайком. Я следил, чтобы моя охрана при этом состояла исключительно из братьев по Митре. Насколько мне известно, за три года пребывания в Пергаме никто меня не выдал. Кроме того, я поставил себе целью подружиться с епископом Пергамским и не пропускал ни одного галилейского праздника. Я вел двойную жизнь и был сам себе противен, но иного выхода у меня не было.

В те годы я мог свободно путешествовать по всей Восточной Римской империи и даже посещать Константинополь, хотя секретариат хранителя священной опочивальни тактично намекнул, что мне не следует задерживаться там надолго. В те годы император отсутствовал в столице, и любая моя поездка туда могла бы быть истолкована, как… Я отлично понял намек и старательно избегал появляться в Константинополе.

А вот на просьбу посетить Афины я почему-то получил отказ, до сих пор так и не знаю почему. Несколько раз меня приглашал в Антиохию Галл, но всякий раз мне удавалось под тем или иным предлогом уклониться; по-моему, он этому был только рад. Тем не менее он старательно исполнял в отношении меня роль старшего брата, опекуна и, конечно же, государя. Еженедельно я получал от него послания. Больше всего он пекся о моем духовном здравии. Еще он писал, что страстно желает, чтобы я следовал его примеру и был таким же добрым и твердым в вере христианином, как он. Думаю, его наставления были искренни; заблуждения такого рода не так уж редко встречаются у людей - просто он не замечал за собою никаких недостатков. Что ж, это достаточно распространенная слепота, и не самая страшная, значительно опаснее не видеть в себе никаких достоинств.

С Оривасием у меня сложились особо близкие отношения, подобных которым у меня никогда не было. Отсутствие нормальной семьи сделало свое дело, и я трудно схожусь с людьми. Исключение - Оривасий: он для меня не просто близкий друг, а почти брат, и это несмотря на то, что мы такие разные. Оривасий - скептик, ничего не принимающий на веру, все его интересы лежат в материальном мире, я - полная его противоположность, и мы отлично дополняем друг друга. Вернее, это он стремится спустить меня с небес на землю, я же, со своей стороны, сумел дать ему некоторое представление о метафизическом. Почти четыре года мы с ним прожили вместе - вместе учились, путешествовали, одно время у нас была даже общая любовница, хотя это последнее обстоятельство не доставило мне никакого удовольствия. К своему удивлению, я вдруг обнаружил, что ревнив. Еще в Макелле я так и не смог простить антиохийке того, что она предпочла мне Галла, хотя ее, в общем, можно было понять. В конце концов Галл был старше и намного красивее меня, и все же я страшно обиделся. Теперь, вновь оказавшись в подобной ситуации, я понял, насколько сильно во мне это чувство. Однажды я застал Оривасия и мою любовницу - голубоглазую галльскую девушку - на ложе любви. Я прислушивался к их тяжелому дыханию, к скрипу кровати, и вдруг мне неистово захотелось убить их обоих. Вот когда я понял, что должен в таких случаях испытывать Галл, и чуть не потерял сознание от захлестнувшей меня ярости. Впрочем, длилось это всего один миг, а потом меня охватило чувство жгучего стыда.