Император Юлиан

- Я нахожусь под покровительством богов, - продолжал я. - Лишь когда они сочтут, что моя миссия выполнена, и ни минутой раньше, они лишат меня своего щита, а пока что покушаться на меня крайне опасно. - Эту речь солдаты встретили шумным одобрением. Армия осталась довольна тем, что я не похожу на кровожадных тиранов, которые стараются под предлогом раскрытия заговоров казнить как можно больше людей.

Однако если здесь все кончилось благополучно, мои отношения с антиохийскими торговцами стремительно ухудшались. Со дня нашей встречи прошло уже три месяца, а между тем они не только не стабилизировали цены, но еще и скрыли от продажи хлеб, закупленный мною лично в Иерополе. Цена на зерно подскочила до небес: один золотой солид за десять медимнов, и бедняки голодали. В городе ежедневно возникали хлебные бунты. Тогда я перешел к решительным действиям.

Прежде всего я установил на хлеб новую цену: серебряная монета за пятнадцать медимнов, хотя обычная цена была - серебряная монета за десять. Чтобы заставить купцов выложить на прилавок припрятанный хлеб, я выбросил на рынок все зерно, поступившее из Египта для пропитания армии. Тогда они отступили и стали взвинчивать цены на хлеб в сельской местности, но толпы крестьян, устремившихся в город, чтобы купить хлеб, вывели их на чистую воду.

Тогда я ввел в Антиохии военное положение и взял всю полноту власти в свои руки. Тем не менее купчишки, зная о моей кротости (которую они, разумеется, считали слабостью), по-прежнему грабили бедноту и наживались на созданном ими самими голоде.

Я снова обратился к сенату с посланием, требуя повиновения, но тут несколько самых состоятельных сенаторов (кстати, я сам их и назначил) сочли момент подходящим для того, чтобы публично подвергнуть сомнению мою компетенцию в "торговых делах". Я узнал об этом демарше, когда заседание сената еще шло, и чаша моего терпения переполнилась. В ярости я вызвал караул и послал его в здание сената, приказав арестовать всех сенаторов как изменников. Впрочем, через час, устыдившись своего поступка, я отменил приказ. Сенаторов тотчас освободили.

После этого меня начали всячески критиковать исподтишка. Из уст в уста передавались непристойные песенки, а в списках ходили обличительные анонимные речи и стихи. Тысячи людей зачитывались самой зловредной из этих инвектив, на редкость язвительной и остроумной и к тому же написанной изящным анапестом. Должен сказать, что, прочитав ее, я пришел в ярость. Насмешки всегда ранят, как бы ты к ним ни привык. В ней меня называли бородатым козлом (очень избито!), быкоубийцей, мартышкой, карликом (хотя я выше среднего роста), который всем надоел своими обрядами (а ведь я верховный жрец!).

Эти нападки так меня раздразнили, что я тут же написал на них ответ - сатиру под названием "Враг бороды". В этом сочинении, написанном тем же размером, что и язвительное произведение неизвестного автора, я как бы высмеивал сам себя и под этим предлогом обнародовал все причины своей ссоры с антиохийцами и их сенатом. Я выставил на всеобщее обозрение их пороки, точно так же, как они - мои. Кроме того, я в мельчайших подробностях изобличил перекупщиков, умышленно организовавших голод.

Моих друзей публикация этой сатиры привела в смятение, но я ничуть не жалею об этом. Я в резкой форме высказал многое, что накипело на душе, и все сказанное было чистой правдой. Приск заявил, что мое произведение весьма посредственно, а его публикация нанесла мне большой урон. В особенности он считал недопустимым признаваться, что у меня в бороде водятся вши. Но Либаний считает, что я одержал моральную победу над моими безымянными хулителями.

Либаний: Я действительно высоко ценю "Врага бороды". Его композиция безупречна, и, хотя эта работа во многом перекликается с произведениями многих других писателей (в том числе моими собственными!), я считаю, что в целом это выдающееся сочинение. Тем не менее Юлиан неверно меня понял, если решил, будто я одобрил его сатиру и счел ее воздействие положительным. Как я мог? История не знает примеров, когда император выступал бы против своих подданных с памфлетом! До сих пор правители отдавали предпочтение огню и мечу. Я уж не говорю о том, что ни один император не додумался до того, чтобы писать сатиру на самого себя.