Император

Данте поскреб статую, над которой он работал, ранний утренний свет фильтровался в новой студии по эту сторону дома, «Грозовой перевал» проигрывал звук, пока он водил скребком по шероховатой поверхности высохшей глины.

Будь со мной всегда... прими какой угодно образ... сведи меня с ума, только не оставляй меня в этой бездне, где я не могу тебя найти!  

Блядь, он должен был это послушать много лет назад. Тоска, тоска, страсть напоминали его собственный рассказ о горе с Амарой тогда.

— Хитклиф так обессилен, — раздался голос Амары из двери, и он повернул шею и увидел, что она стоит, одетая в одну из его рубашек.

Обычно Амара предпочитала спать в шелковом нижнем белье, но однажды ночью, когда ее платья перестали закрывать ее растущую грудь, она в порыве досады отбросила их в сторону, вошла в его шкаф, схватила его рубашку и надела ее, заявив: «моя грудь отсюда не вывалиться».

Он благодарно окинул ее взглядом; наблюдая, как его большая рубашка скрывает ее грудь и небольшой бугорок под ней, ее волосы, заплетенные набок, падают на одно плечо, ее красивые глаза смотрят на него. Он любил ее, когда она носила его рубашки.

Он положил скребок, когда она вошла в комнату, нажал паузу на телефоне, останавливая книгу, и потянул ее вперед между своими ногами. Неторопливо расстегнув рубашку, не сводя глаз друг с друга, он увидел, как ее зрачки расширяются в темно-зеленых сферах, ее дыхание учащается. Она возбуждена и пришла к нему.

За последние несколько недель они дважды посещали гинеколога. Во время последнего визита Амара призналась, что была более возбуждена, более чувствительна, чем обычно. Врач просто сказал ей, что это естественно, и секс безопасен, и она должна развлекаться, пока работают ее гормоны. Именно после этого разговора Амара запрыгнула на кушетку для УЗИ, и Данте впервые увидел их малыша. Это была вспышка, крошечная точка на черно-белом экране, и она произвела нечто настолько мощное, такое интуитивное стремительное движение по его системе, что оставило его потрясенным. Это момент, когда потеря второго ребенка сильно ударила по нему. Внезапно этот малыш тоже стал настоящим. Он увидел ту же радость и потерю, отраженные на лице Амары, увидел, как она борется со слезами и проигрывает битву, и они вышли из кабинета,

Данте раздвинул края рубашки, прерывая их взгляды, чтобы взглянуть на небольшую выпуклость на ее животе, растягивая шрамы по бокам ее живота, округляясь от края ее трусиков, и это снова поразило его.

Это был его ребенок-воин, внутри его женщины-воина.

Обхватив живот обеими руками, все еще достаточно маленького размера, чтобы соответствовать размаху его пальцев, Данте намазал влажной глиной по ее коже, отметив ее и их ребенка.

Он прижался губами к ее животику, чувствуя, как ее руки касаются его волос.

— Ты будешь самой обожаемой маленькой принцессой во всем этом мире, — тихо пробормотал он своему ребенку, все еще не зная, формально это был мальчик или девочка, но зная в глубине души, что это была дочь. — Папа уже так сильно тебя любит.

— Папа Данте, — пробормотала Амара голосом, который он так любил. — Мне нравится, как это звучит.

— Будь осторожна, — он взглянул на ее груди, чувствуя их тяжесть в ладонях. — Мне и секунда не понадобится, чтобы тебя испачкать.

Ее соски напряглись, достаточно визуально, чтобы кровь прилила к его члену, скованному его джинсами. Блядь, ему нравилось, как ее тело реагировало на его слова, его голос, его все. Это заставляло его почувствовать себя самым удачливым ублюдком на планете.

Не говоря ни слова, он взял немного влажной глины на бок и размазал ее тонким слоем по ее груди. Он знал, что холодная глина будет стимулировать ее, но это будет немедленное высыхание, которое вызовет мурашки ее кожи, заставит нервы покалывать повсюду, где она распространяется.

Ее быстрый вдох сказал ему, что ее поразила прохлада. Данте сдержался, завороженный наблюдением, как тонкий слой высыхает на ее сосках, вздымаясь от легких вздохов. Он встал, снимая рубашку ей на плечи, позволяя ей растекаться вокруг ее босых ног, оставив ее в простых черных хлопковых трусиках. Свет восходящего солнца падал на ее обнаженное тело, освещая ее совершенство, шрамы, плоть, показывая ему ручейки влаги в быстро высыхающей глине.

Он снова намочил руки в глине, распределив ее по плечам, слыша ее прерывистое дыхание, когда он ходил вокруг нее.

— Я буду стоять позади тебя, Амара, — он наклонился и прошептал ей на ухо, зная, что иногда это ее возбуждает.

Она кивнула, ее глаза закрылись, чувствуя его руки на своей плоти. Блядь, она была идеальной.