Через несколько дней на Риткином дворе случился переполох. Кто-то ночью вломился во двор, и началась кутерьма. Потом приезжал участковый из Большой Черниговки и всех расспрашивал. От соседок Надя узнала, что Анатолий Бутко, племянник тётки Марьи, который уже несколько месяцев прятался во дворе у Ритки, порезал троих райцентровских и пропал. Вроде говорили, что ему самому тоже досталось, так что жив ли он, может, ранен, никто не знал. Пропал парень — и всё тут.
Надя, конечно, сильно переживала. Она предполагала, что теперь Анатолий Бутко придёт уже к ней. Она и хотела этого и одновременно боялась, понимая, что, если это случится, она не сможет выгнать парня. Однако Анатолий больше не появился, а к концу зимы, когда подошёл срок, у Нади родилась Сонечка.
Надя загасила о пепельницу сигарету и только сейчас увидела, что выкурила пять штук. Она с тревогой посмотрела на дочь — та молчала.
— Теперь ты немного представляешь, что за человек твой настоящий отец.
Соня поджала губы и тихо спросила:
— Да, теперь я это представляю, но ты не ответила на мой вопрос: почему эта сволочь хочет убить твоего мужа?
Надя высыпала окурки в мусорное ведро и присела к столу. В горле пересохло, но пить совсем не хотелось.
— Когда умерли мои родители, мы с тобой переехали в город. Мне удалось устроиться на завод, и мне, как матери-одиночке, дали эту квартиру, — продолжила рассказ Надя. — Тебе тогда было пять, и, когда я уходила на работу, ты оставалась дома совсем одна. Помнишь, как ты боялась темноты, поэтому, уходя на работу, я никогда не гасила свет, и он горел всю ночь?
— Счётчики крутились непрерывно, и это тебя печалило, — усмехнулась Соня.
— Нам не хватало денег, поэтому меня это действительно сильно напрягало.
Соня улыбнулась:
— Ладно уж, рассказывай, что было дальше. Всё это я помню очень смутно.
— А ты помнишь, как однажды, вернувшись с учёбы, ты обнаружила в квартире полнейший кавардак и подумала, что нас ограбили?
Соня кивнула.
— Разумеется, я это помню. Я ведь тогда уже ходила в третий класс. В тот день, когда я пришла, ты сидела за столом и курила — так же, как и сейчас. Я предлагала тебе вызвать милицию, но ты не стала этого делать. Сказала, что ничего не украдено, а ходить на допросы у тебя нет времени.
— В тот день милиция уже у нас побывала. Но я не стала тебе этого говорить. И на допросы мне ходить всё-таки пришлось. В тот день я вернулась с ночной смены и собиралась спать. В дверь постучали, и когда я её открыла, в квартиру вломился он — твой настоящий отец. Я не видела его одиннадцать лет, но узнала сразу. Откуда он узнал, где я живу?.. Следил наверное, а как жареным запахло — заявился. Он сказал, что ему грозит опасность и я должна помочь ему. Я сразу же вспомнила ту девушку Риту, у которой он жил столько времени, прячась ото всех.
— Тебе нужно было сразу же выставить его за дверь! — строго сказала Соня.
Надя улыбнулась и с грустью посмотрела на дочь:
— Надо было, но я… Я ведь столько лет его ждала…
— Этого мерзавца? — выкрикнула Соня. — Да ты с ума сошла! Я бы его и на порог не пустила!
— Когда он вошёл и сказал, что какие-то люди его преследуют, я очень сильно испугалась, но потом подумала о тебе. Я сказала твоему отцу, чтобы он уходил, но он не слишком-то меня послушал. Потом к нам в квартиру постучали. Оказывается, они шли по его следу.
— Убийцы?
— Милиция. Они вышибли дверь, всё перевернули, а твой отец укрывался мной как щитом. Он приставил к моей шее нож и кричал, что убьёт, если они не дадут ему уйти.
Соня подошла к матери и взяла её за руку:
— И что случилось потом? Как тебе удалось спастись?
За стенкой снова начала орать соседка, что-то упало, и мужской голос хрипло затянул: «Вдоль по Питерской…». Надя вздрогнула и замолчала:
— Это же сосед надрывается, — успокоила мать Соня. — Сегодня сыро, а у него от сырости кости ломит, да культя его болит. Вот он напился и воет как шальной.
Надя снова заговорила:
— Перепугалась я тогда, насмерть перепугалась. Двое милиционеров передо мной и один в гражданке. Все пистолеты на нас навели, а отец твой так мне шею сдавил, что я хрипеть начала, а лезвие у самого горла, холодное такое. У меня ноги так и подкашиваются, а в животе клокочет, а эти всё кричат: «Брось нож… всё равно не уйти тебе, не усугубляй…» и что-то там еще. Двое — те, что в форме были, — оба молоденькие. Глазки у них моргают часто-часто так, а ручонки, вижу, трясутся. Анатолий меня уже к двери потащил, а тот, что в гражданке был, нам проход перекрыл. Лицо напряжено, но взгляд чёткий и руки не трясутся. Я тут не выдержала — схватила Анатолия за руку и впилась в неё зубами. У меня воздуха в груди в тот момент совсем не осталось. В тот момент я ещё не поняла, что на волосок от смерти была. Лезвие уже в кожу вошло.
Соня с силой сжала руку матери.
— Ты ведь потом ещё почти месяц с платком на шее ходила — говорила, что горло болит.
Надя рассмеялась:
— Кашляла ещё всё время, чтобы ты ничего такого не заподозрила.
— Ну, мамочка…