Иллюзия смерти

В палате по соседству лежала Катрин, накануне ей перелили две дозы, она чувствовала себя полной жизненной энергии, как вампир, напитавшийся чужой кровью. На обходе к ней пришел не доктор Легран, а заменявший его Жак Дютур. Матиас Легран был на время отстранен от должности сразу по двум причинам: во-первых, он вступил в личные отношения с пациенткой и своевременно не проинформировал начальство о серьезности данного случая. Во-вторых, он действовал по принципу «нос вытащил, хвост увяз»: ради спасения одного пациента довел до анемии другого.

Когда Дютур это произнес, то обратил внимание на странную улыбку, промелькнувшую на губах Катрин, и понял, что здесь что-то нечисто. Он продолжил копаться в этом деле: досконально изучил историю болезни, долго обсуждал ее с лечащим врачом, пригласил психолога, которая обратил внимание на трудное детство Катрин. Мать-алкоголичка ее избивала, отец не вмешивался. Когда врачи установили у девушки редкую группу крови и посоветовали ей с восемнадцати лет стать донором, мать стала угрожать дочери и не разрешала давать бесплатно ни единой капли. А во Франции сдача крови не оплачивается.

Катрин призналась, какую травму нанесли ей ее первые месячные, поскольку мать не просветила ее на этот счет. У нее возникло особое отношение к крови. Очень скоро психолог выяснил, что ее ненависть к родителям обернулась против нее самой, выразившись в членовредительстве: пролитие собственной крови путем нанесения порезов помогало ей очиститься. Это был также способ противостоять матери: «отдавать» свою кровь, несмотря на все ее запреты.

Недавние многочисленные обращения к врачам и готовность обследоваться свидетельствовали о ее желании привлечь к себе внимание и бросить вызов специалистам из-за невозможности противостоять уже умершей матери.

Психолог выразил уверенность в том, что Катрин, скорее всего, сознательно пускала себе кровь, чтобы спровоцировать анемию и, соответственно, получать медицинскую помощь. Они снова при помощи увеличительного стекла обследовали каждый квадратный сантиметр ее кожи. Но ничего не обнаружили. Тогда доктор Дютур, имевший опыт работы в токсикологии, предпринял последнюю попытку: он попросил Катрин открыть рот и поднять язык. Некоторые наркоманы делают уколы именно туда, в этот достаточно незаметный участок тела, насыщенный кровью.

Когда Катрин стала возражать и отказалась, все стало ясно.

Там они нашли множество порезов. Катрин призналась, что наносила их себе над унитазом и спускала воду. Она не могла ничего с собой поделать, это было сильнее ее. Врачи решили, что разгадали ее тайну, и через два дня перепоручили ее психиатру, но они даже не подозревали об ее истинных намерениях.

В тот вечер ей удалось спрятать нож, который ей принесли на подносе вместе с ужином, и незаметно выйти из палаты. Она ходила по всем коридорам больницы, заглядывала во все палаты и наконец нашла того, кого искала. Она зашла и закрыла за собой дверь. Он спал.

Она встала возле него на колени и разбудила его, приставив нож к горлу.

Натанаэль вытаращил глаза.

Рядом с ним была Астени. Катрин Астени[39] Моро. И ее полный ненависти голос проникал ему прямо в уши:

– Я специально калечила себя, чтобы тебя отыскать. Что ж, ты действительно угодил прямо в пасть зверя.

Перепутье

Иногда он брал его с собой в лес, и они шли до тех пор, пока не распухали пальцы ног, волдыри на них лопались, а ступни начинали кровоточить, и тогда он говорил:

– В эту сторону бежать тоже не удастся: там, за деревьями, другие деревья, а за ними еще и еще, ты до конца жизни не выберешься. Ты, конечно, попробуешь сбежать, но я не стану на тебя сердиться. Это нормально. Ты поймешь, что я тебе не вру.

А на обратном пути он брал его на руки, помогал, прижимал к себе, твердил, что рано или поздно все у них наладится, весной они вдвоем будут ловить форель или собирать первые ягоды, а летом пойдет черника, – словом, они воспользуются всем, что предложит им природа, а у нее есть что предложить.

День за днем ребенок, наплакавшись, задавал вопросы, но мужчина не отвечал, он был слишком занят: колол дрова, охотился с луком на дичь, а потом дотемна разделывал ее, коптил и солил, словно времени у него было в обрез, того самого бесконечно тянувшегося времени, каждый час которого казался мальчику столетием. Закончив работу, мужчина возвращался в дом грязный, усталый и вновь заводил разговор о том, что зима будет суровой и долгой, что нужно все предусмотреть, ведь и природа, и Бог – они не знают жалости. Стоило ему заговорить о Боге, святых и ангелах, как он вдруг опять принимался колоть дрова, повернувшись спиной к лачуге и печально поглядывая на ели, чья хвоя уже поблескивала в ожидании бесконечных холодных месяцев.