Июнь. 1941. Запрограммированное поражение

Слова «ведется большая игра» произвели такое сильное впечатление на Димитрова, что он даже подчеркнул их, записывая содержание разговора в свой дневник. Не ясно, о какой большой игре мог еще говорить Молотов после того, как провалились попытки прояснить обстановку по дипломатическим каналам? К этому времени Сталин уже перестал быть равноправным участником международной политической игры, каким он продолжал себя считать. И время, отпущенное на эту смертельно опасную игру, уже стремительно истекало. Слепая уверенность в собственной правоте помешала Сталину увидеть очевидное — неотвратимо надвигающуюся на Советский Союз нацистскую агрессию. Вместо пассивного ожидания воображаемых немецких предложений ему следовало, наконец, начать действовать, причем действовать как можно более решительно. У него имелись для этого все основания. Вот что говорил по этому поводу маршал А.М. Василевский, в силу своего служебного положения прекрасно осведомленный о сложившейся тогда обстановке:

«‹…› хотя мы и были еще не совсем готовы к войне, о чем я уже писал, но, если реально пришло время встретить ее, нужно было смело перешагнуть порог. И.В. Сталин не решался на это, исходя, конечно, из лучших побуждений. Но в результате несвоевременного приведения в боевую готовность Вооруженные Силы СССР вступили в схватку с агрессором в значительно менее выгодных условиях и были вынуждены с боями отходить в глубь страны» [865].

Позднее А.М. Василевский высказался еще более определенно:

«Доказательств того, что Германия изготовилась для военного нападения на нашу страну, имелось достаточно — в наш век их скрыть трудно. Опасения, что на Западе поднимется шум по поводу якобы агрессивных устремлений СССР, нужно было отбросить. Мы подошли волей обстоятельств, не зависящих от нас, к Рубикону войны, и нужно было твердо сделать шаг вперед». Этого требовали интересы нашей Родины» [866].

Для этого было достаточно с санкции правительства страны (то бишь — Сталина) передать в округа сигнал или шифрованную телеграмму за подписью народного комиссара обороны, члена Главного военного совета и начальника Генерального штаба Красной Армии следующего содержания: «ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ 1941 ГОДА»

Но такой шаг так и не был сделан. Почему? Почему наши войска в приграничных округах оказались подставлены под внезапный удар врага? Почему бойцы и командиры в 4 часа утра 22 июня были разбужены разрывами немецких снарядов и бомб?[155]. Даже немцы были удивлены беспечностью русских.

Возникает естественный вопрос, знало ли политическое и военное руководство страны о конкретной дате нападения немцев? Как оно расценивало явное усиление разведывательной деятельности с их стороны? Ведь немцы действовали предельно нагло: за 20–21 июня немецкие самолеты 60 раз нарушили воздушную границу СССР. Советские пограничники с 1 по 10 июня 1941 г. задержали 108 вражеских лазутчиков и диверсантов [867]. И таких данных, поступающих из различных источников и свидетельствующих о явной подготовке немцев к нападению в ближайшие дни, было много, но когда и кому они были доведены, установить трудно. К сожалению, на многих донесениях, опубликованных в сборнике документов НКГБ, нет не только резолюций руководящих лиц, но и пометок об их прочтении [868].

18 июня 1941 г. на Украине был задержан перешедший границу немецкий фельдфебель, который на допросе показал, что в четыре часа утра 22 июня немецкие войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы. Свое заявление он повторил командиру 15-го стрелкового корпуса полковнику Федюнинскому, который подробно рассказал об этом в своих воспоминаниях. На вопрос, почему он перешел на советскую сторону, фельдфебель ответил, что в пьяном виде ударил офицера. За это ему грозил расстрел. Он и решил перебежать границу, тем более что он всегда сочувствовал русским, а его отец был коммунистам. Видя сомнения Федюнинского, немец добавил: «Господин полковник, в пять часов утра двадцать второго июня вы меня можете расстрелять, если окажется, что я обманул вас». На доклад комкора командующий 5-й армией генерал-майор танковых войск М.И. Потапов по телефону ответил: «Не нужно верить провокациям! Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру» [869]. Дату нападения — 22 июня — называли и диверсанты, захваченные пограничниками во второй половине июня. Характерно, что их засылали на короткий срок — на 3–4 дня.