Июнь. 1941. Запрограммированное поражение

Поражает противоречивость подписанного военными текста директивы: войскам БЫТЬ В ПОЛНОЙ БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ, а части ПРИВЕСТИ В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ. По поводу этого противоречия многие исследователи и историки спорят до сих пор. В связи с этим есть смысл рассмотреть содержание термина «полная боевая готовность». Под полной боевой готовностью ныне понимается состояние наивысшей степени боевой готовности войск, при которой они способны немедленно (или в установленные сроки) приступить к выполнению боевых задач. К сожалению, в 1941 году в Красной Армии, в отличие от Военно-Морского Флота, четкой системы боевых готовностей по мере их наращивания тогда не было установлено[157]. И полная боевая готовность в то время никакими документами не предусматривалась, а ее содержание нигде не было расписано. Судя по всему, в Красной Армии в то время различались следующие степени готовности: мобилизационная, при которой войска, укомплектованные по штатам мирного времени, несут службу по законам этого времени и готовы к отмобилизованию[158], и боевая, содержание которой было подробно расписано в порядке действий войск при подъеме их по боевой тревоге. При этом боевая тревога объявлялась по двум вариантам: без вывода всей матчасти и с выходом части в полном составе. В последнем случае соединения (части) выходили в районы сбора (сосредоточения) с последующим занятием назначенного участка (подучастка) прикрытия в готовности выполнить боевые задачи только при получении шифротелеграммы (кодограммы): «Командиру № корпуса (дивизии). Объявляю тревогу с вскрытием «красного» пакета. Подписи». Но такое распоряжение командующий армией (командир корпуса) опять-таки мог дать ТОЛЬКО по получении соответствующей шифротелеграммы Военного совета округа о вводе в действие плана прикрытия.

Фраза, приведенная в директиве: «Одновременно войскам ‹…› округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников», по нашему мнению, лишь подчеркивала, что командующим (командирам) и войскам надо быть в максимальной готовности (с указанными ограничениями) ВСТРЕТИТЬ возможный внезапный удар врага — и не более того. В ней не говорилось о полной боевой готовности, как вполне определенной степени готовности войск. Не исключено, что слово «полной» вписал Сталин, так как Жуков везде говорил о приведении частей только в «боевую готовность».

Это просматривается и из содержания последующих пунктов. Приказано в течение ночи на 22.6.41 г. лишь скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе[159]. И далее: «‹…› все части привести в боевую готовность». Но соединениям армий прикрытия выход в назначенные районы прикрытия не разрешен, так как в директиве особо было подчеркнуто, что «никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Войска держать рассредоточенно и замаскированно». Легче всего было рассредоточить и замаскировать части, находившиеся в лагерях и на полигонах. Но там они имели, как правило, ограниченное количество боеприпасов, достаточное лишь для выполнения учебных задач. Остальное боевое имущество, в том числе и имущество «НЗ», находилось в пунктах постоянной дислокации. Командующим армиями не позавидуешь: им пришлось разгадывать этот ребус — как подготовить войска к отражению внезапного нападения врага и при этом не спровоцировать немцев. В штабы округов и в Москву пошел вал недоуменных запросов.

Если согласиться с тем, что упомянутая выше директива была утверждена и подписана на совещании у Сталина, закончившемся в 22.20, то не ясно, чем же была вызвана двухчасовая задержка с ее передачей? Все ли было сделано, чтобы предупреждение о возможности внезапного нападения немцев как можно скорее было доведено до войск? Из рассказа Жукова это понять невозможно: он уклонился от указания времени — «вечером» и ничего конкретного… Жуков лишь заметил: «Что получилось из этого запоздалого распоряжения, мы увидим дальше». О том, что получилось, мы кратко рассказали в начале книги. Объяснить задержку несогласованной работой отделов Генштаба вряд ли уместно: там все было готово к получению текста директивы, ее шифровке и передаче в войска. Фраза Жукова — прямой намек на Сталина, на его упрямство. Не зря «рецензенты» из ГлавПУРа настояли на исключении этой фразы из первого издания мемуаров[160].