Иисус Христос. Жизнь и учение. Книга II. Нагорная проповедь

Именно в Царстве Божием «все оказывается непохожим на относительную жизнь мира. Евангельская мораль потому не есть норма и правило, что она есть райская мораль и стоит по ту сторону нашего добра и зла, нашего законнического различения добра и зла».

Николай Александрович Бердяев. Фото

В контексте учения о Царстве Божием раскрывается христианский призыв к совершенству как внутреннему деланию, не связанному напрямую с теми или иными внешними предписаниями:

Христос пришел низвести огонь с неба, и в огне этом сгорает все, что людям казалось ценным, сгорают все построенные ими царства. Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный. Есть ли это норма и правило жизни? Конечно нет. Совершенство Отца Небесного не может быть нормой для грешного мира, оно абсолютно, а закон всегда относителен к греху. Это есть откровение абсолютной, Божественной жизни, непохожей на грешную жизнь мира.

Не убий, не укради, не прелюбодействуй – все это может быть нормой, правилом для грешной жизни мира, все это относительно к ней. Но совершенство Отца Небесного, но Царство Божие ни к чему не относится и не применимо как правило. Евангелие обращено к внутреннему, духовному человеку, а не к внешнему, социальному человеку. Оно призывает к пробуждению и возрождению духовной жизни, к новому рождению, к врастанию в Царство Божие, а не к внешним делам в мире социальном[468].

Евангельская этика глубоко христоцентрична, и именно во Христе и через Христа она становится исполнимой:

В Евангелии все связано с личностью Самого Христа и все непонятно без связи с Христом. Евангельские заветы совершенно неосуществимы и непосильны как правила. Но невозможное для человека возможно для Бога. Лишь во Христе и через Христа осуществляется совершенство, подобное совершенству Отца Небесного, и действительно наступает Царство Божие. В основе Евангелия не закон, хотя бы новый, а Сам Христос, Его личность. Такова новая этика искупления и благодати[469].

Бердяев резко полемизирует с тем извращенным пониманием христианской нравственности, которое озвучивал немецкий философ Ф. Ницше. В христианстве Ницше видел прежде всего религию рабов, которые решили возвести в норму свое униженное состояние, найти оправдание своему забитому положению:

Есть мораль господ и мораль рабов… Положим, что морализировать начнут люди насилуемые, угнетенные, страдающие, несвободные, не уверенные в самих себе и усталые, – какова будет их моральная оценка? Вероятно, в ней выразится пессимистически подозрительное отношение ко всей участи человека, быть может, даже осуждение человека вместе с его участью. Раб смотрит недоброжелательно на добродетели сильного. Наоборот, он окружает ореолом и выдвигает на первый план такие качества, которые служат для облегчения существования страждущих: таким образом входят в честь сострадание, услужливая, готовая на помощь рука, сердечная теплота, терпение, прилежание, кротость и дружелюбие.[470]

Представление о христианстве как религии рабов не было изобретением Ницше. Это представление возникло в недрах немецкого материализма и прочно утвердилось в атеистической философии и историософии XIX столетия. Так, например, известный идеолог марксизма К. Каутский видел истоки христианской этики в борьбе пролетариата против рабовладельцев. Христианская община, по его словам, «первоначально охватывала почти исключительно пролетарские элементы» и была «пролетарской организацией». Именно этим якобы и объясняются те нападки на богатых, которые рассыпаны по всему корпусу Нового Завета. «Вряд ли когда-нибудь классовая вражда современного пролетариата принимала такие фанатичные формы, как классовая вражда христиан-пролетариев»[471]. Говоря о христианстве как религии рабов, Ницше лишь повторял тот взгляд на происхождение христианства, который выработала марксистская философия.

Русский философ противостал этому взгляду со всей силой своего полемического гения:

Христианская мораль есть в духовном смысле аристократическая, а не рабья мораль, мораль сильных духом, а не слабых. Именно христианство призывает идти по линии наибольшего сопротивления миру и требует героических усилий… Именно христианство восстало против рабьей психологии обиды… Именно христианство хочет вырвать из человеческой души ressentiment[472], излечить человека от больного самолюбия и зависти. Только христианство и знает средство против больного самолюбия.