Иисус достоин аплодисментов

— Федор, — зашептала она, — почему ты такой, почему ты…

— Я — не Федор, — процедил мужик. — И здесь Федора нет. Ты поняла?!

— А кто ты?

— Конь в пальто, а до кучи, живу в этой квартире; поняла? Ну что, вызывать ментов? — он вгляделся ей в лицо. — Молодец, — не дождавшись ответа, произнес он, отпустил Галю и вернулся в квартиру. Хлопнула дверь. Хлопнула, и листья осыпались, все, и исчезли, как и не было.

Тихо было. Так тихо, что Галя нарочно прислушивалась, точно сквозь стук и дыханье пытаясь расслышать слова — что скажет сердце…

— Пора, — прошептала она, все время боясь, что листья вернутся. — Рая больше нет, — в страхе осознала она. — И что теперь?

Не было ответа. Тихо было. Не было и листьев. Был, все разрастающийся страх, страх… только от одного желания, внезапного, порывистого. Ноги враз ослабели; отшатнувшись, Галя припала к стене. Дышать хотелось, жить хотелось, но не было воздуха, это страшное желание высушило легкие, стянуло, скомкало в плотный сухой комок.

— Кха — кха — кха. — Кхе, — сухо вырывалось из этих, уже полиэтиленовых, легких. — Кха. — выдохнула Галя, вскинувшись и — ДЗБЗИНьь!! — ладонью ударив в стекло. И, уже в захлестнувшем отчаянии, била, сбивая красно-черной ладонью рваный оскал выбитого стекла. Кровь, крик, и плотное затаившееся безмолвие железных дверей, тревожными глазкáми, наблюдавшими эту сумасшедшую девушку, уже не ладонями, а кистями, разрывая вены, лупившую острые зубья разбитого стекла.

10

Уже в храме Дима не выдержал.

— Данил, — зашептал он, — чего там у вас за тайны такие… Если честно, жутковато… Символизм сплошной. Это его желание не входить, — он замолчал, и оттого, что говорить дальше не знал что, да и богослужение началось…

Но ничего этого он не видел, и не мог видеть, перед ним все стоял Сингапур, сутулившийся, исчезающий в сырой тьме города. Дима сам не понимал, что с ним случилось… Молча, он развернулся и протиснулся к запертым воротам.

— Мне очень надо, очень, — в волнении глядел он на сторожа. Неохотно тот приоткрыл ворота и выпустил его. Не медля, он бросился искать Сингапура. Дима почему-то был уверен, что что-то должно случиться. Что было это что-то, он не знал, но это что-то было недоброе что-то, нехорошее что-то. Это он чувствовал и не мог этого допустить. В каком-то порыве выскочил он за ограду церкви. Улица была пуста, лишь редкие машины с ревом проезжали мимо, да по другой стороне шли несколько молодых людей, видно, навеселе. Немедленно Дима представил себе Сингапура, влезшего в какую-нибудь неприятность, и… И всё. И дальше только смерть. Откуда взялся этот страх и эта уверенность? — он не знал, но эта уверенность владела им и вела навстречу этим навеселе парням. Дима прошел мимо них… Нет, это были обычные парни, двое даже в очках и один длинноволосый, эти не станут ни к кому приставать и нарываться, эти сами обойдут любого, этим людям неприятности не в радость. Они прошли мимо, о чем-то живо разговаривая.

Миновав тротуар, Дима вошел в сквер, тянувшийся вдоль дороги. Темно было и безлюдно. И, по правде, страшновато. Остановившись, он оглянулся. Не было людей. Пуст был сквер.

— И чего я сорвался? Ведь служба… и… и, в конце концов, после службы все должны вернуться ко мне, где накрытый стол и… И… — в растерянности бормотал он, стоя в темноте этого заросшего сквера и… Надо было возвращаться.

— Это какое-то помешательство, — все бормотал он, уже скоро шагая к дороге. — Глупость какая-т… — он чуть не споткнулся о… человека. Отскочив в страхе, оглянулся. На земле, прислонившись к дереву, сидел человек. Сидел молча.

— Испугался?

— Ф-фу-у! — выдохнул Дима, даже сложился и руками живот обхватил. Это был голос Сингапура. — Ну, ты, ну и… — он не мог говорить, сердце все колотилось, в горле столбняк. — ты чего на земле-то? — сглотнув, наконец, спросил он, осторожно приблизившись к нему.

— Я на ящике, — ответил Сингапур. Он и, правда, сидел на низком деревянном ящике, которого Дима в темноте не заметил.

Дима опустился рядом на корточки, сердце все колотилось, но все тише; наконец, он совсем успокоился. — Ты как здесь? — спросил он, все пытаясь в темноте вглядеться в его лицо.