Игры мудрецов

«Нет! — рявкает в моих мыслях Инсум. — Наилий — пьяный дурак. Разнообразия захотелось? Не так это делается! Сорвался он…» «Замолчите оба!» — не выдерживаю я.

Сил нет выслушивать перебранку духов. Собственный разум, как клетка, из которой не найти выхода. Иду по коридору второго этажа, держась за стену и считая двери. Одинаковые все, как их различают? Трур давно спать должен, завтра рано вставать. Осторожно открываю дверь и заглядываю внутрь. Свет от спутника рисует очертания мебели углем и белилами. Старший виликус спит, отвернувшись к стене. Под окном на тумбочке стакан воды. Мучаюсь от жажды, но выпить не решаюсь. Не для меня поставлен. Притворяю за собой дверь и карабкаюсь по лестнице на кровать. Снова ложусь в одежде поверх одеяла и не снимаю маску. Ворочаться нельзя — разбужу Трура, посыплются вопросы, а я не знаю, что отвечать. Где была, почему так поздно? Любимого мужчину утешала. Да так, что себя жалеть нужно. Не знаю, как долго лежу и молчу, разглядывая пятно света на потолке. Мертвое, безжизненное, ледяное. Никому не рассказать, даже матушке. Не уткнуться носом в ее плечо и не почувствовать, как гладит по спине. Вся эта боль — моя лишь боль. Постыдная рана, медаль за глупость. Знала, к кому иду, и в каком он состоянии. На что надеялась? Живу с чудовищем, сплю с садистом… Люблю генерала.

Спазм давит грудь, горят искусанные губы, рот закрываю рукой, чтобы не завыть, но слезы не удержать. Крупными каплями выступают на ресницах и впитываются в черную маску. Горячая соленая влага растекается по ткани. Судорожно вдыхаю и боюсь, что всхлипы слышно. Терплю пока можно, а потом меня прорывает. За что он так со мной? Что я ему сделала?

Сжимаюсь в комок, подтягивая колени, утыкаюсь лицом в подушку.

Всхлипы, как стоны, все громче и громче. Слезы соленым морем. Больно. Невыносимо.

— Тиберий, — звучит шепот из пустоты, — ты чего?

Трур касается плеча, а я реву и не могу остановиться.

— Перестань, ну, — синтезированный голос хрипит и щелкает, — поговори со мной, пожалуйста…

Тихо, как помехи. Тру кулаком глаза, но только шоркаю мокрой маской по лицу.

— Тиберий, — отчаянно зовет виликус, — я… не могу… когда кто-то плачет.

Добрый, хороший Трур, а я наврала ему, насочиняла. Горе у рядового Тиберия, любимая умерла. Вестой звали, с детства дружили.

— Из-за нее, да? — шепчет виликус. — На вот, воды выпей. Хочешь, Шуи достану?

Забираю протянутый стакан и мотаю головой.

— Нет, спасибо.

— Что мне для тебя сделать?

Жадно пью, захлебываясь. Сижу на кровати, а Трур облокачивается на нее рядом. Глаза блестят, а на лице даже под грубыми тенями ночного света угадывается беспокойство.

— У меня все хорошо, правда.

Голос срывается к концу фразы. Разревелась, всхлипываю, как девчонка. Мудрец должен забыть об эмоциях. Я мужчина теперь. Рядовой Тиберий.

— Давай спать, — прошу Трура, — смена завтра.

Он долго на меня смотрит, а потом вздыхает:

— Спи, конечно. И зови, если что.

Забирает у меня стакан и сам укладывается. После слез действительно легче. Глаза закрываются, утягивая в сон, как в бездну.