Игра в кубики

– Да все просто. Кто-то из вышестоящих там явно замазан, вот и воспользовались бардаком, чтобы гриф «секретно» прилепить, – Дергунов обвел место преступления рассеянным взглядом. – И бабло, видно, там нехилое прокрутилось, раз даже теперь вырезают семьями.

– Выясните, какие родственники остались еще у Пострельцева, Митина и Никулина, – вдруг сказала Полина. – Он непременно найдет всех, я почему-то уверена.

– Ну, тогда Негрич не выпускайте, она дочь Никулина – вы ведь так говорили?

– Да. Есть еще его сестра, тетка Негрич, она в больнице сейчас. Охрану бы.

– Там такая реанимация – мухи летают только со спецпропуском, – вмешался Зайченко.

– У тебя же там теща работает? – вспомнила почему-то Полина, и эксперт кивнул:

– Старшей сестрой. Я потому и говорю…

– Все равно надо охрану, хотя бы у входа в отделение. Когда в кардиологию переведут, будет полегче, там прямо у палаты и посадим, а пока надо хоть минимально обеспечить безопасность. Мне придется отпустить Негрич, никто не разрешит держать ее в СИЗО без предъявления обвинений.

В это время пришла спецмашина, и санитары стали упаковывать тело погибшей Митиной в мешок.

– В наш морг, – сказал Зайченко, – я через полчаса приеду.

– Кровь не забудьте, – напомнила Полина.

– Да, на флунитразепам, я помню. И ты, похоже, права, что Митина он убил спонтанно – там-то кровь чистая.

– Спонтанно, но не случайно, – протянула Полина, глядя на удаляющуюся машину с очередным телом. – Как-то они все связаны, как-то связаны, но чем именно, кроме завода? Такое впечатление, что все это – показательные казни. Из фигурантов жив только Пострельцев, если бы он был мишенью – его бы и убрали, а так… как будто кто-то оставляет его в живых специально, чтобы мучился, понимая, что все эти смерти на его совести. Но кто?

Дома ее ждал совершенно неожиданный гость. По мужским голосам, доносившимся из кухни, Полина поняла, что Лев не один, и оказалось, что к ним заглянул Чумаченко.

Муж возился у плиты, а гость вместе с сидевшей там же за столом Инкой чистили кто картошку, кто лук.

– А вот и мама! – радостно заявила дочь, поворачивая голову на звук шагов. – А мы с дядей Лешей у папы на подсобных работах.

– Вижу. Аккуратнее с ножом, – машинально напомнила Полина, у которой вид острого предмета в детских пальцах вызвал легкий приступ головокружения.

– Извините, что я вот так, домой, но в прокуратуру не хочется, а есть новости, – сказал Чумаченко, ловко срезая с картофелины тончайшую шкурку.

– Давайте после ужина, хорошо? – она указала глазами на внимательно прислушивавшуюся к каждому слову Инку, и Чумаченко кивнул:

– Само собой.

– Ты иди пока полежи, мы закончим тут и тебя позовем, – Лев убрал в холодильник чашку с замаринованными куриными грудками и тоже присоединился к Чумаченко, взяв нож и картофелину. – Иди, Поля, на тебе лица нет.

– Что такое «нет лица»? – спросила дочь, сгребая луковые шкурки в ладошку.

– Это значит, что мама устала, много работает и мало спит, потому стала выглядеть хуже, чем раньше, – спокойно объяснил Лев.

Инка посмотрела на мать с сочувствием:

– Папа прав, тебе надо полежать. А хочешь, я чаю тебе заварю?

– Спасибо, малыш, ты завари, а я потом попью, когда чуть остынет.

Полина ушла в спальню, но, переодевшись, поняла, что лежать не сможет – раздирало любопытство.

Вернувшись на кухню, она под предлогом невыученных уроков выставила оттуда Инку, надувшуюся, как снегирь на ветке, и, закурив, спросила у Чумаченко, обхватившего двумя руками кружку с чаем:

– О чем вы хотели поговорить?

– Я тут схемку набросал, – он полез в карман брюк, вынул лист бумаги, сложенный гармошкой, расправил его на столе и повернул Полине так, что ее взгляду открылся состоящий из стрелочек, крестиков, вопросительных и восклицательных знаков рисунок.

– Объясните?