Игра в косынку. Практикум

— А я, может и играть-то не собираюсь, — прохрипела я, пытаясь утрамбовать дым, перекатывающийся под ложечкой.

— Может и не собираешься, — понимающе закивал тип, — но вот веришь ли ты в победу?

— Ой, — сварливо отмахнулась я от него, давя бычок в пепельнице, — только не надо мне тут всю эту хрень разводить, — я вдруг заметила, что рубашка его такая длинная, что покрывает щиколотки, и совершенно непонятно, были ли под этой рубашкой штаны.

— Вообще-то и правда, хрень какая-то получается, — глаза его потеплели, казалось, хамство настроило его на благодушный лад, он прямо сиял, словно готовился получить от меня какой-нибудь ценный приз, — просто сразу так захотелось разговор начать, чтобы ты поняла: я что-то о тебе знаю. Вот мне и показалось наиболее удобным вступать тогда, когда ты об игре начала думать… — черт, есть у него под рубашкой штаны или нет? — не пересказывать же тебе всю эту хрень про утопившихся королей и слуг, рыдающих в каминном зале.

— Кстати, — буркнула я, — очень красивое сравнение.

— Главное оригинальное, — покивал он, — меня Доктор зовут. А как зовут тебя, я знаю.

— Доктор едет, едет сквозь снежную равнину? — поинтересовалась я, запихивая в рот новую сигарету.

— Что-то вроде этого, — согласился Доктор — и правда, похоже: при небольшой натяжке бисерная шапочка может сойти за докторскую, а уж белая хламида легко принималась за халат. «Значит, терапевт, — удовлетворенно подумала я про себя, — хирурги — они обычно в зеленых халатах ходят… терапевт — это еще ничего, это почти не страшно».

Некоторое время мы помолчали, я вертела сигарету между пальцами, Доктор смотрел куда-то поверх стола, потом наклонился, достал зубами из моего блюдечка лимон и задумчиво сжевал прямо со шкуркой. Я молчала. «Надо у него спросить что-нибудь, — болталось у меня в голове, — непременно что-нибудь спросить. Например, когда я умру, что будет с Анечкой в ближайшем будущем, когда Гоша наконец пойдет в жопу, буду ли я по этому поводу горевать, что значит слово «беда», выцарапанное на автобусном стекле, которое я видела недавно — настоящую, неподдельную беду, или такую беду, как у капитана Врунгеля — веселое путешествие со скорейшей победой яхты «Беда» — в принципе, близкие по звучанию слова — «беда» и «победа», да и по происхождению тоже…»

— Да ерунда это все — тоже в рифму получается, кстати. — Доктор времени не терял и подъел почти все лимоны — ну и черт с ними, все равно я к ним никогда не прикасаюсь.

— Что?

— Парнишка, студент академии Народного Хозяйства, 17 лет от роду, ехал в этом автобусе и думал что-то про романтическое парение, как в рекламе дезодоранта, группу «Лакримоза» и то, как он всем покажет, что и каким образом, он, кстати не очень пока представлял. А выцарапал ключом на стекле почему-то именно «беда» — так оказалось короче — попробуй как-нибудь процарапать ключами стекло — довольно сложно и, к тому же, противно скрипит. И ничего это не значит — до тебя это слово прочитали множество человек. Хотя, про капитана Врунгеля — мне это понравилось.

— То есть, ты плотно читаешь мои мысли? — я налила себе еще немного коньяка, поболтала его в бокале и опрокинула в рот. Приятное золотистое тепло потекло по пищеводу, отличное от липкой жары, царившей в клубе, а потому никак на нее не повлиявшее — не усилившее, ни утихомирившее.

— Ну… бывает…

— Ерунда какая… Даже то, что ты…

— Ну, знаешь ли, — замахал руками Доктор, — ты мне тоже нравишься, но у тебя все это несерьезно, а я — натура ранимая, мне уже и лет побольше чем тебе, и я прекрасно знаю, что ты там имеешь ввиду. Попорхала и забыла, а я так и остался с разбитым сердцем, может быть даже навсегда. Лермонтова читала? До смерти буду сидеть и вспоминать какие-нибудь глупости, вроде какого-нибудь рассвета, когда мы с тобой уже надрались, обнимаемся на каком-нибудь балконе и поем «Выпив дважды по двести // У буфетчицы Лены».

— Скажите пожалуйста, — буркнула я, — старье какое.

— К тому же, — продолжал Доктор, вольно отмахнувшись от моих слов, — должен сказать тебе, что под рубашкой брюки у меня все-таки есть.

— Черт, — шарахнула я ладонью по столу, а Доктор хлебнул моего коньяка прямо из графинчика. — Синие?

Он наклонился ко мне и заговорщицки прошептал:

— В полоску.

— О… — я понимающе закатила глаза, — о…

— Ну, — поднял палец вверх Доктор и торжественно поболтал им в воздухе, — такие пироги. Так ты считаешь себя игроком?

— Да плевала я на всю эту хрень, — махнула я рукой, — плевала. Радости никакой — одни заботы. Шкварюсь тут к скамейке этой долбаной, а дома вкуснейший салат, недочитанная книжка и прохладный ветерок обдувает голую попу.

— Какая гадость, — всплеснул руками Доктор, — просто ужасно.

— Не такая уж и гадость, — вздохнула я, — многим, в принципе, нравится.

— Да стой ты. Я говорю, что отвратительно, с каким чувством человек обычно идет к победе — она ему совершенно не нужна. Разве это честно?

— Наверное нет, — хмыкнула я, уловив слово «победа» и наглухо запечатав его в голове, — только надо же как-то все уравновешивать?