Игра судьбы

Отсчитали шаги, зарядили пистолеты. Кому стрелять первым, должен был решить жребий.

Лавишев завязал на платке узелок и, зажав концы платка в кулаке, произнес:

— Тяните: у кого узел, тот стреляет первым.

Дудышкин протянул заметно дрожащую руку и вытянул узел. На его лице выразилась нескрываемая радость.

— Ваше счастье, князь. Пойдем на места, — спокойно заметил Кисельников.

— Это не счастье, а судьба: она отдает мне моего оскорбителя! — с напыщенной надменностью проговорил Дудышкин.

Александр Васильевич ничего не ответил и, пожав плечами, направился на назначенное место.

На предложение помириться князь гордо ответил отказом. Секунданты отошли в сторону. Назарьев был бледен, в его мозгу шевелилась тревожная мысль: «Неужели эта каналья подстрелит Сашу?». Лавишева пробирала нервная дрожь.

Послышалась команда: «Раз!», и князь поднял пистолет. Затем раздалось: «Два!».

«Ишь ты, целит мне прямо в лоб, — подумал Кисельников, смотря в отверстие дула, и его охватила волна злобы. — Погоди ж ты! Ежели я уцелею, то держись», — пронеслось в его голове.

— Три! — отчеканил секундант, руководивший дуэлью.

Звук выстрела отчетливо и резко прокатился в морозном воздухе.

Кисельников вздрогнул: пуля оцарапала ему щеку. Князь стоял с перекошенным лицом, ужасаясь своей неудаче.

— Теперь вам, — обратился секундант к Александру Васильевичу. — Раз!

Дудышкина начала колотить лихорадка. Он был так гнусно жалок, что злоба Кисельникова остыла.

«Ну его… Пусть в самом деле судьба решит», — подумал Кисельников, и хотя послышалась команда: «Два!», он все же не прицеливался.

— Три! — крикнул руководитель дуэли, и Александр Васильевич быстро выстрелил наудачу.

Князь как-то нелепо взмахнул руками и тяжелой массой рухнул на снег. К нему все кинулись гурьбой. Только Кисельников стоял как в столбняке и растерянно смотрел на тощее, неподвижное тело Семена Семеновича. Врач наклонился над князем, приложил ухо к его груди, на которой виднелась маленькая, ровная круглая ранка, подержал, отыскивая пульс, руку Дудышкина и выпустил ее.

— Finis! Прямо в сердце. Мне здесь делать нечего, — сказал он, вставая.

Все молчали, не спуская взоров с некрасивого мертвого лица с сероватым оттенком. Настроение было подавленное. Большинство не чувствовано симпатии к Дудышкину, пока он был жив, но теперь у каждого в душе смутно поднималось сознание, что сейчас свершилось нехорошее, грешное дело, и труп князя чернел на снегу для них злым упреком.

Первым прервал тягостное молчание бывалый секундант, тот самый, который считал себя знатоком дуэльного дела.

— Что же, надо нести, — тихо сказал он и, разостлав шинель, сброшенную в начале поединка князем, добавил: — Помогите!

Князя положили на шинель и медленно понесли, лавируя между деревьями.

Кисельников поплелся сзади. Его душа была полна холодного ужаса, мозг не хотел верить действительности. Он вдруг подбежал к Лавишеву и, схватив его за плечо, крикнул с истерической ноткой в голосе:

— Петя! Да неужели это я его?..

Петр Семенович ответил почти грубо:

— Ну да, конечно ты. А то кто же?

Кисельников схватился за голову.

— Человека убил! Каин! — вскрикнул он и рухнул как подкошенный.

— Это ничего. Это проходит. Сейчас мы кровь пустим.

XX

Смерть Дудышкина наделала много шума в великосветских кругах, но едва ли она внесла больший переполох куда-либо, чем в дом Свияжских.

Получив весть о кончине князя, Ольга Андреевна вздохнула, как узник, узнавший об отмене его смертной казни. Она сама поймала себя на той мысли, что ее чувство при получении печального известия не только мало походило на печаль, но было чуть ли не противоположно той, то есть представляло из себя радость. Правда, совесть тотчас же упрекнула ее: «Человек погиб, а я радуюсь? Грешно!». Но против воли мозг неустанно шептал, что она теперь свободна, что ей более не грозит противный долговязый князь.

Надежда Кирилловна, узнав, что князь убит, позеленела: его смерть разрушила все ее планы. Приходилось начинать все сначала. И она мысленно воскликнула:

«Ольге за Назарьевым не бывать! Надо найти кого-нибудь другого вместо князя, но… Пока сорвалось».

Когда она впервые на панихиде увидела Семена Семеновича мертвым, то почти с ненавистью взглянула на его неподвижное восковое лицо и подумала:

«Всю жизнь был глупцом, глупо и кончил».

Хоронили Дудышкина роскошно, и провожающих было много; среди них, конечно, не было Кисельникова, который лежал в горячке, происшедшей от сильного нервного потрясения.