Игра с нулевой суммой

Алёха никуда не хотел бежать. Он как-то сразу все вспомнил и даже не успел огорчиться, что очнулся не в больнице, как мечтал, а на конюшне, завернутый в тряпки. Но вспомнил и то, что хозяин – Матиш – его избил хлыстом, и то, что Граф назвал его «лядащим». Раз так, то и шевелиться ему было не нужно, рассудил Алёха, и можно – нужно – пересидеть заваруху вместе с лошадьми. Может быть, про него и не вспомнят, а если и вспомнят, то лучше потом опять получить хлыстом, чем остаться с переломанными ногами или чем похуже: Алёха никак не мог представить себе в здешнем мире хирурга. Или хотя бы травматолога. В лучшем случае, здесь есть знахари какие-нибудь: Матиш что-то говорил про магов, но чем и как они лечат, даже задумываться не хотелось. Скорее всего, решил Алёха, вспомнив пару лекций, маги – как привычные экстрасенсы, то есть, проще говоря, согласно классификатору разных видов предпринимательской деятельности, – где экстрасенсы, там и сайты знакомств, там и платные туалеты…

Лучше бы здесь платные туалеты были!

И поэтому Алёха прислушивался, но с места не трогался. Даже наоборот – завернулся было в тряпки поплотнее, но потом до его слуха донеслось нечто такое, что заставило его подскочить.

Он услышал детский голос.

Нет, не совсем детский, как у Беньки. Этот ребенок был явно постарше, он что-то кричал, он был в ужасе и чуть ли не в истерике, похоже, что он даже плакал, он был совсем рядом – и Алёха не выдержал. В конце концов, он ничего не теряет, потому что ружей здесь, скорее всего, ещё нет, раз никто не стреляет, значит, он может рискнуть, выскочить быстро на улицу и затащить в безопасное место ребенка.

Но сразу Алёха выходить не рискнул: замер у двери в конюшню и прислушался. Это мало помогло, потому что крики всё нарастали, и теперь он различал отчаянный вопль Матиша: «Граф, граф!». Что случилось с Графом, Алёха предпочёл не думать – и так было ясно, что ничего хорошего.

Значит, и ребёнку там, снаружи, грозила опасность. Алёха решительно выдохнул и толкнул дверь.

Ничего толком он не увидел, и даже вопли стали не громче, а лишь отчетливее. Алёха покрутил головой, ещё раз выдохнул, пытаясь унять отчаянно колотящееся от страха сердце, стиснул кулаки и сделал шаг наружу.

– Эй, пацан! – позвал он, но, похоже, вряд ли кто его вообще услышал. – Мелкий, ты где? Беги сюда!

Никакого ответа. Зато где-то в стороне что-то рухнуло, треснуло, а через долю секунды в окне показался робкий язычок пламени, дернулся, словно подумав, и полыхнул столбом огня.

Крики, теперь уже из сарая – или что это было, постоялый двор? – Алёху практически оглушили. Заваруха продолжалась, к ней добавился пожар, и что теперь делать, где искать этого пацана, Алёха не имел ни малейшего понятия.

О том, зачем его искать, он даже не подумал.

Мысль, что пожар начался из-за жаровни, Алёха отмел. Точнее, попытался сделать это: у него и так внутренности скрутились в тугой пульсирующий шар, ещё и собственной вины в случившемся он бы попросту не вынес. Верхний этаж постоялого двора уже был объят пламенем, и люди выбегали из дверей и выбрасывали из окон вещи, и Алёха подумал вдруг, что для каменного строения занялось как-то слишком уж быстро.

Кричала женщина, и звуки драки сместились к конюшне, как показалось крадущемуся вдоль стены Алёхе – опять, потому что и началось ведь всё где-то близко, а потом ушло к постоялому двору, и вот снова.

Он налетел на что-то… Кого-то? И живого, и одновременно и нет. Алёха глянул вниз, движимый лишь только любопытством, и замер, и отвращение, страх и жалость сдавили грудь как тисками. Это был мертвый человек, не Граф, кто-то другой, но все равно мертвый – почему-то Алёха даже в темноте с лёгкостью разглядел его широко раскрытые глаза.

Алёха хотел было заорать, как от ночного кошмара, и точно так же, как в кошмаре, не смог. Потому что отчетливо понял, что это не сон, не кома, не посмертие, это реальность, и в этой реальности убивают куда легче, чем в той реальности, где он жил. Теперь условное средневековье испугало его не только тотальной безграмотностью и грязью, но и тем, как дёшева была человеческая жизнь. Не просто рабов, или слуг, или женщин, или ведьм… вообще. Ничья. Она ровным счетом ничего не стоила.

А ведь он же знал об этом! Просто… как-то никогда не думал. И не представлял, как это.

Алёха отступил назад, вжимаясь в стену, потом побежал, снова налетел на кого-то и опять едва не заорал, но вдруг понял, что этот кто-то гораздо меньше, испуганнее и слабее его самого.

– Эй, – окликнул этого кого-то Алёха, – стой, не беги, не надо. Я тут пришел это… за тобой.

В темноте и сполохах оранжевого света видно было плохо, но Алёха разглядел стоящего у стены мальчишку. На вид ему было лет девять, десять максимум, он был худенький, большеглазый и какой-то тощий – и это было все, что Алёха успел рассмотреть. Пацанчик не успел даже возмутиться, как Алёха сгреб его в охапку и, стараясь двигаться как можно незаметней и быстрее, потащил назад. В конюшню.