Игра как жизнь

Мягкие сапоги, охотничьего кроя брюки, шитые у дорогого мастера и щегольская рубаха совсем не сочеталась с образом инквизитора. Только перекинутые через руку плотный, тёмный, непромокаемый, инквизиторский плащ и фиолетовая сутана напоминали о принадлежности вошедшего к церковному сообществу.

– Здрав будь, ученик. Я проводил Стефанию до конца улицы, немного заскучал и решил узнать поближе, кого мне в ученики послало провидение.

– Стефания это та дама, с которой…Которая была у вас в номере?

– Да. И она очень благочестивая женщина. Мы с ней чудесно провели время в беседе о необходимости и способах отделения козлищ от овец.

– Своевременная тема, – осторожно прокомментировал ученик. И припомнив повторяющуюся «забывчивость» хозяина «Поросенка», вслух предположил, – и смею предположить, что Стефания не единственная дама, с которой вы её обсуждали.

– Ты прав, как никто другой, ученик. Это просто напасть какая-то, половина знатных дам города вдруг решили исповедаться у меня. Кто-то видимо пустил ложный слух, что я лучший исповедник коллегии.

– А это не так, учитель?

– Признав это, я могу впасть в грех тщеславия. Примем как данность, что я просто рядовой работник инквизиции, к тому же временно находящийся вне коллегиальной иерархии.

– Учитель, скромность, конечно, делает вам честь, но у меня язык не повернется назвать вас рядовым работником. Конец исповеди прелестной Стефании я слышал, даже находясь этажом ниже. И тоже могу свидетельствовать, что, на слух, вы исключительной силы исповедник.

– А вот этого не надо. Ибо тайна исповеди должна оставаться тайной исповеди при любых обстоятельствах. А если, в силу определённых естественных причин, вызванных исключительным доверием к исповеднику что-то из беседы и выходит за стены, ограждающие происходящее таинство, то свидетельствовать об этом не надо. Ибо именно такие свидетельства, сделанные подлыми завистниками, и послужили основанием для гнева главы коллегии инквизиторов Флоренса Мартина, и он, без решения конклава Пяти, принял самоличное решение о моем временном расставании с коллегией инквизиторов.

За многие дни, проведенные в Файролле бок о бок с хранителем, Тём привык вести беседы, не делая скидок на то, игрок его собеседник или не игрок. И то, что показалось бы ему странным в первые дни в игре, сегодня уже было обычным. Вот и сейчас разговаривать с Клаусом Тёму было интересно.

– Учитель, я вижу, вы попали в жернова нравственных разборок. А это, увы, не мой конек.

– Да что там разбираться! Флоренс перепутал дух и букву заповеди о любви к ближнему своему. Может, букву я в чём-нибудь и нарушил, но по духу я ни разу не отступил от заповеди «возлюби ближнего твоего больше себя».

Дзынь! Что там упало в почту? Письмо или сообщение о новом квесте? Посмотрим, но потом, когда хоть как-то разберемся с философией «Ты их любишь маловато, ты их лепишь плоховато…»

– Учитель, но у вас же в коллегии целибат не обязательная норма?

– Нет. Просто некоторые собратья из нынешнего состава Пяти недопонимают истину, что правильнее не дать взойти ведьмовскому семени, вовремя сделав прополку, чем впоследствии жечь заполонивший всё поле бурьян на кострах. Ибо не мной сказано, что всякое естество звериное укрощается естеством человеческим.

Нет доблести в исповеди чистой девственницы, но труд исповеди десяти замужних женщин намного более сладостен и почетен.

Мда. Твердая позиция. Можно согласиться, что недо…э-э…любленные женщины это сущие ведьмы. Да и остальное сказанное, с такой подачей, как у Клауса, у многих мужчин не вызовет желания поспорить. Вот только вот…

– А вы, учитель, ещё тот казуист. Я восхищен!

– Я крепок в вере и тверд в принципах. И конклав Пяти это знает, и вся коллегия это тоже знает. Именно поэтому мое временное отлучение от дел коллегии носит характер епитимьи, а не анафемы.

На лице Клауса резче обозначились складки, стартующие от крыльев носа, а взгляд, утратив небесную синеву, вновь налился свинцовой тяжестью.

– Да и ты не прост, ученик. Я пришёл задать тебе несколько вопросов, а вместо этого успел дать только несколько ответов.

Инквизитор жестко, оценивающе посмотрел на Тёма.

В этот миг из коридора донеслось отлично слышимое, переходящее в крик, громкоголосье.

Тём осторожно выглянул на шум в коридоре. Мимо его двери неслась толпа вооруженных кольями и дубинками горожан. Их возглавлял толстенький, кругленький, низенький человек с большим мечом на поясе. Причем если бы не пухленькие щечки и отсутствие бороды, то его запросто можно было бы принять за гнома. Если и не за того, что стоит у наковальни или машет киркой в шахте, то за гнома-торговца – без сомнения.

Он тащил за собой, крепко схватив за руку, упирающегося трактирщика и постоянно вопрошал:

– Где он? В каком номере нежится этот искуситель невинных дев. Где этот змий в сутане?

Трактирщикже, видимо не в первый раз, вяло пытался возразить:

– Не было никого. Один он был целый день. С утра пребывал в посту и молитвах.

– Не ври мне. Я точно знаю, что моя жена приходила в твой вертеп.