Игра. Достоевский

   — Нет, пока не о нём и даже не знаю о чём. Надо придумать, сесть за него, чтобы выбиться из крайней нужды, а не умею делать два дела разом, потому что если писать разом две разные вещи, обе пропали. А тут другая беда: о Белинском хочется просто привести его собственные слова, а больше ничего, но по нашей непечатности совершенно нельзя. А у меня ещё жена, молодая, без платья почти.

   — И вы прямо сюда?

   — Куда же ещё?

   — А я удивился, увидя вас здесь. Думаю: он-то как на этой развратной стезе, на европейском-то перепутье? Сюда ведь, согласитесь, ползёт одна сволочь. Нам-то, старикам, уж нипочём эти пошлые сцены, а он-то как, ведь он всё на Запад плюётся!

   — Рулеточный город.

   — Хотите играть?

Он с усмешкой вздохнул:

   — Надо играть, Иван Александрович, того гляди, пойду без штанов, а ради Христа здесь небось никто не подаст.

   — Вам, значит, без штанов нельзя, а мне рекомендуете-с.

   — Я всю жизнь почти без штанов.

Иван Александрович пожевал губами и негромко спросил:

   — И надеетесь очень?

   — На что?

   — На выигрыш, разумеется.

Он поморщился, боясь сглазить, но не умел кривить:

   — Да как вам сказать...

   — Да уж скажите, что за секрет.

   — Вот видите ли...

Иван Александрович вдруг рассердился:

   — А вы не тяните, не украду и черкесу не передам-с.

   — Я присмотрелся тут к игрокам...

   — И непременно прорвётесь.

Он заспешил, с готовностью кивнув головой:

   — Вот именно трудно, Страхов на что холодный философ[14], и тот бы, наверно, не прорвался.

   — Не знаю, как Страхов, а вот Некрасов не прорвался бы ни за что. Некрасов стихами своими не кормится, он ждать сколько угодно может.

Он возразил, морща лоб, пытаясь сообразить:

   — Нет, нет, дело не только в том...

   — Как же не в том?

   — Ну, конечно, дело не только в том, чтобы ждать, а, главное, в том, чтобы побороть себя, чтобы знать, может ли человек и до какой черты, если может, совладать с собой. Есть во всём этом идея...

Иван Александрович оглядел его с явной насмешкой:

   — Выходит, ради этой идеи вы только и приоделись? А я-то думал, что ради Европы!

   — Без оглядки бежать бы от вашей Европы.

Иван Александрович развеселился совсем, но заговорил размеренно, даже бубниво:

   — Давно смотрю: русский за границей всё-таки странное существо, О патриотах молчу: те готовы оплевать даже европейскую чистоплотность, потому что, видите ли, говорят, больно глупо транжирить драгоценное время жизни, необходимое позарез для благоустройства святейшего мира их всеславянской души, которая на самом деле так любит застыть в полнейшем безделье. Как говорится, Бог им судья. Но европейцы наши, то есть русские европейцы, тоже скучают и куксятся здесь до смешного. Смотришь, дома для него только и света в окне что Европа, демократия, цивилизация, культура, а попадёт он в эту Европу, глянет то сюда, то туда, будто нехотя, будто сердито, и поскорее домой, браня на чём свет стоит и эту демократию, и эту культуру. Истинная это загадка. Сколько лет наблюдаю, а понять не могу.

Он вернулся к своим размышлениям и задумчиво, медленно стал говорить:

   — Одна главная причина во всём. В душе у нас есть идеал, вернее, может быть, жажда, потребность верить во что-то и обожать, а нет вокруг ничего близкого идеалу, нечего обожать. Во всём разложение, все врозь, не остаётся связей между людьми. Человек может сгнить и пропасть, как собака, и хоть бы тут были братья единоутробные, не только своим не поделятся, что было бы поистине чудом, но даже и то, что по праву бы следовало погибающему, постараются отобрать всеми силами, даже и то, что свято. Жить от этого каждому плохо, и рождаются в человеке два чувства: безмерная гордость и безмерное самопрезрение. Дома мы себя презираем и тянемся душой поверить в Европу, а в Европе разбирает нас гордость, всё в ней не по нас, вот и плюём на неё из презрения к ней.

Иван Александрович благодушно прикрыл глаза:

   — Помню, Белинский ещё...

Он стремительно повернулся, толкнул Гончарова, воскликнул:

   — Белинский?!

Иван Александрович затянулся несколько раз, с сожалением осмотрел остаток сигары, аккуратно бросил его прямо в урну, похожую на римскую вазу, вытер усы белоснежным платком, задумчиво склонил голову и озадаченно проворчал:

   — В самом деле, статья ведь у вас...