Игра. Достоевский

   — Автор «Мёртвого дома», рекомендую.

Бакунин встал перед ним со скрещёнными руками, смерил его быстрым взглядом живых карих глаз и вдруг громко спросил:

   — Вы не масон?

Он опешил и едва выдавил из себя:

   — Не масон.

   — Не мадзинист[61]?

   — Не мадзинист.

   — Ну, значит, вы наш и должны вступить в наше братство[62].

Он так опешил, что едва нашёлся сказать:

   — Я террора терпеть не могу.

Бакунин рассмеялся громко, открыто и совершенно искренно возразил:

   — Я также не ожидаю ни малейшей пользы от цареубийства в России, даже готов согласиться, что цареубийство решительно вредно, возбуждая временную реакцию в пользу царя, однако не удивляюсь отнюдь, что моё мнение разделяют не все и что под тяжестью нынешнего невыносимого, говорят, положения найдётся человек, философски менее развитый, но зато более энергичный, чем я, который подумал, что гордиев узел можно одним ударом разрезать. Несмотря на теоретический промах его, я не могу отказать ему в своём уважении и должен признать его нашим перед гнусной толпой лакействующих царепоклонников.

Он ахал в душе, готов был что-то кричать, всё больше бледнел и только сказал:

   — Я также терпеть не могу конституций.

Бакунин всё улыбался искушающей какой-то улыбкой:

   — И это ещё ничего. У нас имеются члены-соревнователи, вовсе не обязанные вступать в какие-либо заговоры, а только помогающие словом или пером распространению наших идей. Вам надобно непременно в число соревнователей записаться.

Это было нелепо уже до того, что он опамятовался, с собой кое-как совладал, улыбнулся язвительно и с ещё большей язвительностью продолжал разговор:

   — Пожалуй, только вот эти клятвы на кинжалах не очень мне нравятся.

Бакунин воскликнул:

   — И не нужно никаких клятв! Это мы для одних испанцев придумали, а от вас довольно одного вашего слова. Согласны?

И до того это стало ему любопытно, что он не мог не спросить:

   — А если согласен?

Бакунин улыбнулся широчайшей улыбкой:

   — Тогда, как новый наш брат, вы должны уплатить двадцать франков.

И он улыбнулся, с неслыханным удовольствием на этот раз признаваясь в полнейшей своей нищете:

   — У меня нет ни гроша и беременная жена.

Бакунин сказал только: «Жаль», без всяких церемоний поворотился спиной, возвратился к столу, на котором уже ворчал большой самовар, стояли стаканы и сахарница, полная крупно колотым сахаром, сел на свой стул, принял от Антоси налитый только на две трети стакан, бросил в него один за другим три больших куска, так что стакан наполнился чуть не до края, стал, звеня ложкой, мешать, прислушиваясь к словам черноволосого человека с чрезвычайно сильным южным загаром, в отличном сюртуке и белоснежном белье, который спрашивал, какова же программа этого нового братства, и хотя вопрос задан был не ему, отчётливо громко ответил:

   — Уничтожение права наследования, свобода брака, равенство женщин и усыновление детей обществом.

Черноволосый воскликнул, всем телом поворотившись к нему, отставив стакан:

   — Как, и вы думаете, что если не любовь к детям, я согласился бы забраться в эту дьявольскую страну, далёкую от прекрасной Франции и лишённую всего того, что делает жизнь счастливой?!

Бакунин отхлебнул из стакана и спокойно сказал:

   — А, простите, мсье, вы женаты, я и не знал.

Черноволосый между тем выходил из себя:

   — Нет, чёрт побери, я ещё не женат, но, воротясь завтра домой, безусловно найду какую-нибудь женщину, которая мне подойдёт, и тогда женюсь на ней, и я вам отвечаю, что у меня будут дети.

Бакунин жадными глотками выпил стакан чрезвычайно сладкого чая, протянул его ко всему равнодушной Антосе и, пока она снова наполняла его очень крепкой заваркой, хладнокровно разъяснил свою мысль:

   — Вы подумайте только, что же произойдёт, если мы не отменим права наследования?

   — Да я об этом и думать не стану!

   — А вот что произойдёт, если мы не отменим права наследования: крестьяне станут передавать участки земли своим детям на правах собственности. Напротив, если вы одновременно с социальной ликвидацией отмените право наследования, то что же останется у крестьян?

   — Ничего я не хочу отменять!

   — У крестьян останется только голое фактическое владение, и это владение легко будет поддаваться преобразованию под давлением революционных событий и сил.

Фёдор Михайлович уже задыхался. Слушать далее эту развратную дребедень не оставалось ни душевных, ни даже физических сил. Он попятился к двери, вышел на лестницу под навязчивый сентиментальный, даже словно бы ласковый голос, певший о нечистой крови, которая напоит наши нивы, долго спускался по ней в темноте, проклиная себя, что решился пойти, позабыв, каким именно образом он тут очутился. Сырой ветер опахнул его, чуть успокоил, и он как-то быстро, почти не разбирая дороги, отыскал свою улицу и сердито дёрнул ручку звонка. Тотчас на лестнице послышалась мелкая дробь каблуков, и Аня сама открыта ему. Не обращая на это никакого внимания, он поднялся к себе, недовольный и мрачный, огляделся, словно что-то искал, и вдруг увидел в глазах её застывшие крупные слёзы. Эти слёзы ужасно удивили его. Он спросил участливо, ласково, тотчас меняясь в лице: