Игольное ушко

Свободной рукой он зажал ему рот, хотя отчаянный крик и так полностью заглушил шум поезда. Паркин ладонью зажал свой вытекший глаз.

– Если не хочешь лишиться и второго, Паркин, говори, на кого работаешь.

– На военную разведку. О Господи, не делайте этого!

– На кого именно? На Мезиса? На Мастермана?

– О Боже… На Годлимана, на Годлимана!

– Значит, на Годлимана? – Имя оказалось знакомо Фаберу, но сейчас он не мог себе позволить паузу, чтобы вспоминать подробности. – Что у них есть на меня?

– Ваше фото… Я нашел ваш снимок в архиве.

– Какое фото? Какой именно снимок?

– Спортивная команда… Бегуны… Где вы с кубком, еще в армии…

Фабер вспомнил этот снимок. Но как, черт бы их побрал, они достали эту фотографию? Это стало худшим из его кошмаров: у них есть фото. Теперь его лицо узнают все, кому не лень. Его лицо!

Он переместил острие к правому глазу Паркина.

– Откуда вы узнали, где меня искать?

– Не делайте этого, умоляю!.. Это посольство… Они перехватили ваше письмо… Таксист сказал про вокзал Юстон… Пожалуйста, только не второй глаз!

Проклятие! Этот Франсишку все-таки полный идиот… Как же он мог…

– Каков их план? Где расставлена ловушка?

– В Глазго. Они будут ждать вас в Глазго. Поезд к тому времени очистят от пассажиров.

Фабер опустил стилет на уровень живота Паркина и, желая отвлечь его внимание, спросил:

– Сколько там будет людей?

А потом вонзил лезвие вперед и вверх, к сердцу.

Оставшийся невредимым глаз Паркина наполнился неимоверным ужасом, но он не умер. Излюбленный способ убийства, к которому прибегал Фабер, дал сбой. Обычно одного лишь удара стилета хватало, чтобы сердце останавливалось. Но если сердце оказывалось здоровым, это не всегда срабатывало. Ведь и хирурги порой вкалывают адреналин пациентам прямой инъекцией стальной иглы в сердце. Однако, если сердце продолжало биться, легкое круговое движение лезвия расширяло повреждение, и человек истекал кровью. Так же смертельно, но только дольше.

Наконец, тело Паркина обмякло. Фабер удерживал его вертикально еще несколько мгновений, обдумывая, как поступить дальше. Он уловил в поведении жертвы какой-то проблеск мужества, тень улыбки на лице, прежде чем Паркин умер. Это что-то значило. Такое не происходит случайно.

Он позволил трупу сползти вниз, а потом пристроил в позе спящего человека, чтобы рану не заметили сразу. Кепи железнодорожника ногой отшвырнул в угол. Потом вытер кровь со стилета о брюки Паркина и устранил пятна липкой глазной жидкости с пальцев правой руки. Грязновато он на этот раз сработал!

Сунув лезвие в рукав, Фабер открыл дверь вагона. В почти полной темноте нашел свое купе. Когда он садился на место, «кокни» отпустил реплику:

– Долго же ты проторчал в сортире. Там что, очередь?

– Нет. Должно быть, съел какую-то гадость, – ответил Фабер.

– Не иначе как крутые яйца, – хохотнул сосед.

Но Фабер уже сосредоточенно думал о Годлимане. Он знал это имя. Более того – в связи с ним в памяти даже всплывали смутные черты лица: уже не молод, в очках, трубка и рассеянный, этакий профессорский вид… Вот оно! Преподаватель.

Теперь воспоминания начали возвращаться. Первые два года в Лондоне ему почти нечем было себя занять. Война еще не началась, и большинство вообще не верило, что она когда-нибудь разразится. (Сам Фабер среди этих оптимистов не числился.) Конечно, он всегда умел проводить время с пользой для дела – проверял точность старых карт абвера, посылал в центр донесения об общей обстановке, основанные на личных наблюдениях и чтении газет, но не слишком часто. Чтобы убить время, продолжал совершенствовать английский и поддерживал свою «легенду». Он часто совершал длительные праздные прогулки, посещая лондонские достопримечательности.

К числу таковых относился и его визит в Кентерберийский собор. Ему удалось купить там вид на эту часть Лондона с воздуха и отправить командованию люфтваффе (большого прока в том не оказалось – весь 1942 год немецкие асы пытались разбомбить собор, но безуспешно). Фабер тогда посвятил собору почти целый день. Он вчитывался в древние надписи, вырезанные в камне, знакомился с особенностями различных архитектурных стилей, прочитав путеводитель от корки до корки, пока медленно расхаживал по зданию.

Он как раз стоял в южной стороне хоров, рассматривая изящные арки окон, когда почувствовал присутствие рядом еще одного, столь же увлеченного человека, который был намного старше его.

– Занимательно, не правда ли? – заметил мужчина, и Фабер поинтересовался, что он имеет в виду.

– Все оконные арки округлые, и только одна вытянута вверх. Не могу понять почему. Ведь эта часть собора никогда не реконструировалась. Значит, кому-то изначально пришло в голову сделать форму окна именно такой. Интересно почему?

Фабер понял, о чем идет речь. Хоры были построены в романском стиле, а неф – в готическом, и тем не менее одно из глухих окон на хорах тоже имело отчетливые готические стрельчатые очертания.

– Вероятно, – предположил он тогда, – монахи захотели посмотреть, как будет выглядеть готическое окно, и архитектор просто выполнил их пожелание.

Пожилой мужчина воззрился на него.