Игнач Крест

- Того самого, - мрачно пробурчал Субэдей, - который приснился твоему деду и, преклонив перед ним колени, отвратил его от похода на Индию.

- Нет, не привиделся, единоглазый. Уж не хочешь ли ты сойти за единорога? - перестал улыбаться Бату. - Выходит, слухи о том, что даже тебя, неустрашимого, новгородцы испугали под Торжком, правильны?

- Пусть не коснется тебя раскаленное железо сплетен и темное море слухов, - торопливо ответил баатур. - Меня трудно удивить или устрашить. Дело не во мне, а в новгородских урусах. Они сражаются так, словно каждый из них хан, или падишах, или сын хана.

Бату досадливо отмахнулся, но потом спросил задумчиво:

- А все-таки интересно, почему они такие, эти новгородские урусы? Как ты думаешь?

- Это можно узнать только от них самих, блистательный. Вот хотя бы у той раненой уруски, которая сражалась с нашими чэригами, как настоящий баатур, и от которой теперь не отходит индийская чародеица. Надеюсь, ее красота не пострадала…

- Ого, да ты заметил, что она красавица, - усмехнулся Бату. - Может быть, хочешь допросить ее, мой отважный баатур ноян?

- Лучше, если ты это сделаешь сам, - склонил голову Субэдэй. - Вон ее кибитка.

Саин хан и его полководец направились туда, куда указал Субэдэй, но путь им преградила процессия, перед которой даже им пришлось остановиться: важно шествовали верблюды, на которых в роскошных китайских паланкинах в сопровождении китаянок-прислужниц и многочисленной свиты и охраны ехали семь жен Бату.

Субэдэй, неодобрительно смотревший на это шествие, процедил:

- Говорят, что я родился с саблей во рту и с камнем, зажатом в кулаке. Не знаю, так ли это. Знаю одно - ковер единовластия можно расстелить только на трупах побежденных. Зачем тебе в походе эти женщины? Наше место в седле, и нет рядом с нами места тем, кто не в седле. Урусские пленные и их города тоже нужны нам только для того, чтобы взять у них все, а потом уничтожить. Так поступали в молодости мы с твоим великим дедом.

- Однако, мой славный баатур, - мягко возразил Бату, - китайский советник великого хана Угэдэя Елюй Чуцай, сам потомок царей, говорит: «Хотя мы получили империю, сидя на коне, но управлять ею, сидя на коне, невозможно».

- Но твой великий дед, - упрямо твердил свое Субэдэй, - повелевал, сидя на коне, и даже умер в седле, возвращаясь из победоносного похода на Тангут.

- Ты забываешь, - съязвил Бату, - что именно мой дед взял к себе на службу этого китайца за его ум и бескорыстие.

- Он знал тогда свое место, - воскликнул баатур, в бешенстве хлестнув камчой коня.

- Он и сейчас знает свое место, - продолжал подзадоривать старика Бату, - только место это изменилось, когда он стал служить другому хозяину…

- Да, да. В том-то и дело, - с горечью признал Субэдэй. - Но ты уже можешь войти к уруске - путь свободен.

Они без труда отыскали крытую белым войлоком кибитку, возле которой с обнаженными саблями красовались верхом четыре нукера из тургаутов - охраны самого хана. Лошади из кибитки были уже выпряжены, несколько женщин в теплых чапанах, в высоких шапках - бокка, обтянутых узорчатой тафтой с султанчиками из разноцветных перьев, суетились, покрывая войлоком небольшую юрту.

Бату с недоумением посмотрел на тургаутов.

- Зачем это? - удивился он. - В юрте только индийская чародеица, по вере которой нельзя проливать кровь, да раненая уруска.

- Я уже хорошо изучил новгородских урусов, - хмуро проворчал Субэдэй.

Идущие к вискам брови Бату поднялись еще выше, но он промолчал, подъехав к юрте, спешился и властно постучал рукоятью камчи по ее деревянной основе. Полог, закрывающий вход, откинулся, и показалось тонкое смуглое лицо чародеицы с маленьким красным кружком над переносицей. В меховом чапане поверх зеленого шелкового сари с каймой в виде золотых рыб, с непокрытой головой, гладкими черными волосами, собранными сзади в большой клубок, она молча и бесстрастно взглянула на Бату.

Он выдержал ее взгляд, поморщился, но сдержался и только спросил:

- Как пленная?

- Потеряла много крови. Сознание уже вернулось к ней, но она еще очень слаба, - ответила чародеица по-монгольски не совсем чисто.

- Смотри, если душа ее улетит на крыле птицы в край мертвых, то твоя душа тут же последует за нею, - сурово предупредил Бату.

- Она будет жить, - скривила в презрительной улыбке губы чародеица, - пока я поддерживаю ее силы, а не из-за твоих угроз. Она ничего не ест, не пьет, и дни ее сочтены.

Широкое надменное лицо Бату потемнело, но он и тут сдержался и, отодвинув чародеицу, вошел внутрь.