«Одна папироса в день, – припомнил Лёва строгие наставления знакомого доктора. Усмехнувшись, покачал головой: – Ему легко запрещать. Попробовал бы он недельку посидеть на моей сковородке…»
Шатуна, Хряпу и незнакомого крепкого парнишку Северный заметил издалека. До прощального паровозного гудка оставалось не более двух минут, и Лёва уже придумывал страшную кару двум блатным разгильдяям.
Колька Шаталов узнал главаря, но быстро смекнул, что к нему подходить нельзя, и направился прямиком к вагону.
Сперва он представил незнакомца Авиатору. Те пожали друг другу руки. Проводница проверила билет и приказала подниматься в вагон.
«Все, – выдохнул Лёва, когда оба исчезли в темном тамбуре. – Завтра они будут на месте».
Передав спортсмена на попечение Борьки, два кореша сунули руки в карманы широких штанов и шаркающей расслабленной походкой направились прочь с перрона. Они свою задачу выполнили.
Ну а Лёва, достав из портсигара третью за сегодняшний день папироску, решил дождаться отправления поезда. «Нарушать так нарушать», – он сделал глубокую затяжку и посмотрел по сторонам.
Только что перрон гудел и волновался, и вдруг за какую-то минуту опустел. Выкурив половину папиросы, Лёва почувствовал, как сердечко пустилось вскачь. Поморщившись, он с отвращением швырнул окурок в урну.
В тот же миг вдалеке прозвучал гудок, вагоны поочередно дернулись и медленно поплыли в другую от вокзала сторону. Когда юная проводница закрыла дверь тамбура, Северный удовлетворенно кивнул и поплелся к вокзалу.
Находясь на территории Ленинградского вокзала, он старался быть максимально внимательным и осторожным. Однако кое-что от его опытного взгляда все же укрылось. К примеру, скользнув по курившей у соседней урны троице молодых людей, взгляд не задержался, а сам Лёва не допустил и мысли, что они появились на перроне неспроста. Не определил он и того, что кто-то из этой троицы косил то на него, то на слонявшегося вдоль вагона Авиатора. Не обратил внимания и на то, что после прозвучавшего объявления об отправлении поезда вся троица скоренько погрузилась в соседний вагон.
Только что Лёва Северный справился с главной на сегодняшний день проблемой – отправил в Великий Новгород завербованного в столице ныряльщика, и теперь, как у отменного дельца, его мыслительный процесс отчаянно заработал над решением следующих задач. Для решения одной из них он отправился на Рубцовскую набережную.
Глава двенадцатая
После насыщенного событиями понедельника 20 августа и последовавшей за ним нервной ночи Старцев поднялся на второй этаж управления и попросил помощника комиссара Урусова доложить о нем своему непосредственному начальнику.
– Проходи, Иван, он ждет, – вернувшись спустя полминуты в «предбанник», сказал добродушный и довольно бестолковый капитан Коростелев.
По старой армейской привычке Старцев одернул гражданский пиджак и вошел в большой кабинет.
– Здравия желаю, товарищ комиссар.
Урусов курил возле окна. Одет он сегодня был не в генеральскую форму, а в простенький костюм из крапивного волокна «под шевиот».
– Присаживайся, Иван Харитонович, – предложил он, гася в пепельнице окурок. Приглядевшись к подчиненному, спросил: – Ночью не отдыхали?
– Часика два по очереди поспали на стульях.
– Так не годится. Надо изыскивать время для отдыха, – пожурил комиссар, но оживился, устраиваясь за столом напротив: – Стало быть, есть результаты?
– Есть, Александр Михайлович. И неплохие.
– Докладывай. А я попрошу принести нам по стакану крепкого чаю…
Боясь, как бы не зевнуть при начальстве, Старцев ущипнул себя за ляжку и приступил к докладу.
Вначале он в подробностях рассказал о том, как его группа при поддержке бойцов оперативного отряда проникла в одноэтажный кирпичный дом, глядящий торцом на Грохольский переулок. Рассказал об обстановке внутри и его обитателях. Упомянул об имениннике Бернштейне и его необычных гостях. О припрятанных в коробке под кроватью револьвере, стерилизаторе, шприце и упаковке с ампулами неизвестного препарата. О смерти пожилого мужчины и тяжелом состоянии его молодой подружки. О работе криминалистов из МУРа и диагнозе, который поставил врач неотложной помощи…
Внимательно слушая, Урусов фиксировал в рабочем блокноте тезисы доклада. Вид его тоже красноречиво говорил о давней усталости: глаза от регулярного недосыпа покраснели, лицо, наоборот, лишилось живых красок и приобрело землистый оттенок. Иногда Ивану казалось, будто комиссар задумался о чем-то своем и сказанные фразы впустую сотрясают воздух. Но это было не так. Александр Михайлович не пропускал ни единого слова, изредка задавал вопросы, строил догадки, предполагал… Причем выходило так, что Старцев выкладывал материал сухо и с характерной для армейского офицера прямолинейностью. Урусов же изъяснялся этаким размашистым языком с художественными оборотами, что было присуще людям, много лет посвятившим себя одной профессии.