Йерве из Асседо

По дороге я пыталась сообразить, как же исполнить свое обещание и какую такую изощренную месть изобрести, чтобы даже Арт ее был не способен вообразить. Я представляла, как закалываю Арта под покровом ночи вилкой, оставляя в его теле много дыр, может быть, даже выколю ему на закуску глаза; или как топлю его в унитазе, а он вырывается, задыхается, захлебывается и умирает в длительной агонии. Я придумывала, как обрызгаю его любимую питу с хумусом средством от тараканов или же налью хлорку в его бутылку для воды, можно даже сразу после физры, чтобы он не заметил и от жажды все выхлестал. Еще мне привиделось, как я разбиваю его самодовольную башку о стекло веранды в Клубе, то есть стекло об его башку, а потом ввинчиваю его горло в острые края… Но потом мне стало стыдно от таких фантазий и я поняла, что для такого человека, как Арт, а может быть, и для всех остальных людей тоже грубое насилие – не месть. И пришла к умозаключению, что нет вендетты хуже публичного унижения. А его придумать было проще простого.

Ночью, когда Аннабелла заснула, я шепталась с Аленой и рассказывала ей о своем хитроумном и далекоидущем плане.

– Что за вопросы! Конечно, я с тобой. Только ты думаешь, это сработает?

– Все зависит от качества фломастера, – ответила я.

– Я найду тебе фломастер, – обещала Алена. – Моя знакомая из израильского одиннадцатого учится в художественном классе.

Я подивилась, что у Алены есть знакомые израильтянки, да еще и старшеклассницы, а Алена сказала:

– Да, блин, ты что, совсем меня не знаешь, Комильфо? Я со всеми дружу. Я же свойский пацан.

Так что в один прекрасный день мы выследили Арта по дороге на кружок гитары, куда он шел один, приперли его к забору и заявили ему, что он балабол, полный дешевых понтов, и папенькин сынок и что только и умеет, что угрожать и издеваться над слабыми, в число коих я не вхожу, и нам по барабану, выгонят нас из программы или нет, пусть рассказывает кому хочет, но на этом весь его беспредел заканчивается, и точка.

Люди часто верили в то, что я шизанутая, и это, наверное, страшнее, чем физическая сила, тем более что Арт последней особенно и не обладал. Пока Алена с ним воевала, а он вырывался, для пущей убедительности я очень страшно сверкнула глазами и достала жирный фломастер, который раздобыла Алена. Мне кажется, он подумал, что это газовый баллончик или что-то подобное, потому что сильно испугался.

На групповых занятиях Виталий однажды нам рассказывал, что существует три способа реагировать на опасность: бежать наутек, атаковать или впадать в ступор. Выяснилось, что Арт предпочитает последний вариант, потому что, увидев, как я достаю из кармана неопознанный предмет, он перестал бороться с Аленой и застыл. А пока он пребывал в ступоре, я написала черным фломастером ему на лбу на иврите слово “зона”. И даже успела поставить точку.

У этого события были чудотворные последствия. А потом и чудовищные, но только потом.

Фломастер израильской Алениной подруги оказался первоклассным – краска водой не смывалась, а откуда у пацанов ацетон? И не просить же ацетон у девчонок в таком виде. Арт целых два дня старался не показываться никому на глаза, потому что тень позорной надписи все еще можно было различить. Но поскольку мы жили в общежитии и круглосуточно находились друг у друга на виду, эти старания ни к чему не привели, и все члены группы так или иначе увидели надпись на лбу у Арта или услышали о ней от кого-то, кто ее видел. И даже израильтяне о ней прознали. Арт, естественно, был катастрофически унижен, а поскольку он и не думал никому рассказывать, что такое с ним проделали две девчонки, он ни настучать на нас не посмел, ни доложить своим прилипалам.

После этого случая все перестали воспринимать Артема Литмановича всерьез, включая даже его главного почитателя, Мишу из Чебоксар, и ореол крутизны и навороченности Арта в один миг потускнел.

Но что самое главное, его разлюбила Аннабелла. Это было очень странно, поскольку ее великая любовь пропала моментально, тоже в одно мгновение, как рукой сняло. Как будто она была влюблена не в Артема, а в его ореол и статус. А когда пропали статус и ореол, пропали и человек, и любовь. Видимо, Аннабелла не могла любить просто человека: ей было позарез необходимо, чтобы это был самый важный, самый особенный и самый значительный тип в глазах других.

Я сперва радовалась такому волшебному исцелению от любви, которая Аннабелле ничего хорошего не приносила. Она успокоилась, бросила курить и начала нормально питаться. Еще я страшно гордилась собственной доблестью, отвагой и изобретательностью. Но потом, когда я смотрела на Арта, который возымел отныне вид побитого щенка, переехал на последнюю парту и ни с кем не разговаривал, а особенно с Мишей, который теперь его чурался, как чумного, кроме тех случаев, когда вместе с Никитой, Марком, Витой и Юлей на переменах его всячески гнобил и обзывал петухом и опущенным, меня начали мучить угрызения совести. Метод, который я использовала, ничем не отличался от методов самого Арта.