Йерве из Асседо

Потом я пошла в сельскохозяйственную зону на первый урок коней. С конями мне понравилось. Меня посадили на невысокую лошадку и водили по песчаному кругу. Лошадку звали Альма, как будто она была собакой. Молодая подтянутая тренер похвалила мою спину, и я рассказала ей, что у меня уже был опыт верховой езды, про Василису и про колбасу. Тренер была в ужасе и сказала:

– Боже мой, у вас в России живут какие-то звери, а не люди.

– Не в России, – поправила я. – Одесса – это Украина.

Потом я встретилась с Натаном, но он вел себя очень странно, хотел целоваться, а я хотела разговаривать, но разговор не клеился. Впрочем, Натан вел себя странно уже некоторое время. Может, и тут дело было в том, что мы с ним долго не виделись за время пасхальных каникул? Я успешно позабыла об этом на дне рождения, но тут опять все пошло наперекосяк.

– У тебя уже была итоговая беседа с Тенгизом? – сухо спросил Натан.

– Послезавтра будет. А у тебя?

– Была, сегодня.

– И как все прошло?

Натан промямлил нечто невразумительное, вроде “хорошо” или “нормально”, чем вызвал мое раздражение. Потом вдруг вспомнил, что не доделал домашку по своему прогрессивному ивриту, и ушел в свою комнату.

Пришла Алена, нацепила наушники и тоже засела за уроки. Мне было непонятно, как можно сосредоточиться на литературе, когда в ушах так гремит металл, что и мне слышно. Я долго смотрела на корпящую над рассказами Чехова Алену, и она тоже показалась мне далекой и отчужденной. Я принялась вспоминать последние недели и пришла к выводу, что с тех пор, как Аннабелла нас покинула, что-то неуловимо изменилось и в наших с Аленой отношениях. Трудно было обвинить Алену в чем-то конкретном, но она словно избегала близкого общения со мной, тогда как раньше мы могли протрындеть ни о чем полночи. Может быть, я ей надоела, потому что меня было слишком много, а третья соседка по комнате, которая могла бы меня разбавить, отсутствовала?

На следующее утро Тенгиз сообщил, что мне разрешили поехать навестить Аннабеллу после уроков, и вручил мне письменный пропуск для охранника.

Дело было не только в том, что я чувствовала себя перед ней обязанной и виноватой, я просто по ней соскучилась. Какой бы ни была из себя Влада, мы прожили вместе полгода с лишним, вместе писали заповеди и вместе их нарушали.

Честно говоря, я не знаю, почему меня отпустили навещать Владу, – наверное, я вызывала безоговорочное доверие у взрослых и они ни разу не заподозрили во мне потенциала отреагирования вовне: побега, потери в пространстве, покупки алкоголя, встречи с наркодилерами или другими сомнительными лицами. В каком-то смысле такое доверие было оскорбительным, словно они считали, что я не способна на безответственные поступки и на отчаянный юношеский бунт, как будто относились ко мне как к старой девочке.

Раз такая оказия, сказал Тенгиз, он просит меня передать Владе письмо. Я, естественно, согласилась, но конверт обжег мне пальцы, а потом всю дорогу прожигал спину через портфель. Что, если он ей тоже написал колыбельную в стихах? Я не могла смириться с тем, что Тенгиз мог одинаково относиться ко всем своим подопечным и быть чудом для всех, хоть и понимала, что должен был быть.

На перемене Алена попыталась меня отговорить от очередного визита, и Натан Давидович опять пытался, но я их не послушалась, – что-то влекло меня в эти леса и в это здание с голубой крышей и обычными подростками, у которых чересчур разыгралось воображение.

Получалось, что самоубийство Аннабеллы было отреагированием вовне. И перепой Арта тоже. Теперь я знала, как распознавать душевное здоровье: душевное здоровье – это когда никто ничего не делает и ни на что не реагирует.

С такими мыслями я раскрыла рюкзак для проверки перед охранником подросткового отделения психиатрической больницы “Эйтаним”.

– Оружие есть? – спросил охранник.

– Нет, – призналась я.

Вошла в небольшой ухоженный дворик, поднялась по внешней лестнице на второй этаж и в сопровождении незнакомой медсестры – а может быть, это была мадриха сумасшедших или арт-терапевт, кто их разберет без униформы, – нашла Аннабеллу на этот раз в ее палате.

Палата была обыкновенной комнатой, похожей на нашу, только поменьше, и кроватей в ней стояло две, а окно было зарешечено. Влада в одиночестве листала журнал, как часто бывало и в Деревне. Черное каре, хоть и отросло, было безупречно уложено.

– Привет. – Я всучила Владе хилый букет из трех красных роз. – Как дела?

На большее мне не хватило стипендии.

– Какие люди и без охраны! – сказала Аннабелла, заглядывая за мое плечо. – Где остальные?

– Я сама пришла.

– Тебя отпустили одну?!

Я кивнула.

– С ума сойти.

– Тенгиз передал тебе письмо.

Я достала конверт. Она его разодрала и стала читать. Я бы полжизни отдала, чтобы узнать, что там написано, но чужую переписку читать нельзя, так что я даже не пыталась подсмотреть, а это стоило мне половину жизни.

– А ты хочешь узнать, что там написано? – хитро улыбнулась чуткая Влада.

– Не хочу, – соврала я.

– Ты не умеешь врать.