Йерве из Асседо

В первом же раунде мне выпало быть мафией вместе с Бертой, Мишей и Натаном. Миша сразу спалился, потому что плохо понял правила. Берта спалилась на хихиканье, и ее тут же вычислила Соня, уговорив всех проголосовать против подруги. Так что мы с Натаном остались вдвоем убивать мирных жителей. И когда по указу Фридочки город заснул и мафия проснулась, мы посмотрели друг другу в глаза.

Мой взор был полон невысказанного упрека и глубоких неожиданных мучений, а Натан продолжал улыбаться, как на фотографии, и рот его улыбался, и брови, и нос, и даже уши.

Мы долго не могли решить, кого прирезать этой ночью. Мне хотелось прирезать самого Натана, но его мог прирезать только маньяк, а кто был маньяком, пока еще оставалось тайной. Натан жестами предложил отделаться от Юры, но я назло ему настаивала на устранении Алены, многозначительно кивая в ее сторону.

– Мафия, еще долго будете заниматься личными разборками? – спросил проницательный Фукс, честно не открывая глаз. – Мочите уже кого-нибудь.

Я не спускала глаз с Алены, и в итоге Натану пришлось сдаться и кивнуть.

Но Алена не умерла этой ночью – она оказалась доктором и воскресила саму себя. Весь следующий раунд я обвиняла ее в том, что она – мафия, но Натан ее вовсю выгораживал. Я увидела в такой стратегии не конспирацию, а только любовь, и следующей ночью опять возжелала уничтожить Алену.

Натан повертел пальцем у виска, уперся как баран и заулыбался еще пуще прежнего. Он делал мне знаки, которые должны были означать “я сдался прошлой ночью, теперь твоя очередь делать по-моему, поэтому выстрелим же без промаха в дона Шульца”, но я усиленно делала вид, что не понимаю его жестикуляции, и говорила ему голосом громкой тишины: “Вы, дон Натан, играете в двойную игру, которую мой клан поддерживать не собирается. Доставайте револьвер и цельтесь в синьору Алену”. На это Натан беззвучно отвечал: “Я вынужден отказаться от вашего предложения, синьора Комильфо, и моя пуля этой безлунной ночью пронзит лишь только дона Шульца, или я выстрелю вхолостую”.

– Ребятушки, ребятушки, принимайте решение, – раздался голос Фридочки, и я обожгла Натана испепеляющим взглядом и еле заметно кивнула на Юру.

Юра оказался маньяком. Мирные жители опять нас не вычислили и сами разделались с ни в чем не повинной Аленой. А потом мы вдвоем истребили Олю из Вильнюса, которая оказалась комиссаром.

Короче говоря, после последнего ночного набега мы с Натаном победили.

– Дай пять, – сказал Натан и протянул открытую ладонь, – мы сила вдвоем! Все Палермо нервно курит в стороне от одного нашего вида.

На самом деле каждому, кто хоть раз играл в “Мафию”, прекрасно известно, что членам мафии вовсе не обязательно играть командой и что, по сути, самый эффективный игрок за мафию играет в одиночку и подставляет своих собратьев. Выигрыш в этой игре не командный, а личный.

Я неожиданно обрадовалась и собралась было дружески хлопнуть Натана по руке, но тут же поняла, что он наглым образом играет моими чувствами, можно сказать, с самого первого дня нашего знакомства, когда он обозвал меня андрогином, а я никому не позволю играть моими чувствами, так как я не жертва, а сильна духом, так что я сказала, что мне срочно нужно в туалет, и вышла из шатра.

Мне очень хотелось предаться глубокому разочарованию, душевным терзаниям, беспредельному удивлению от пронзившей меня внезапно и беспощадно стрелы Амура, и я отошла подальше от людских голосов, треска генератора и электрических огней и собралась излить свое негодование в пустоту. Но вне шатра вовсе не оказалось пустоты, а обнаружилась вековая, плотная и очень насыщенная тишь.

Яркие звезды раскинулись на небесном куполе, а некоторые из них медленно и грациозно падали, похожие на спутники. Ночь была холодной, но в толстом свитере я не ощущала холода, а только приятное дуновение сухого ветра на лице. И ветер этот шептал старинные слова на незнакомом языке, который я почти понимала. То был язык моих предков.

Нет, глупости. То был язык первой любви. Которая всегда приходит внезапно, неожиданно, вдруг и непонятно, с какого перепугу. Как кирпич на голову. Как песня, которую слушала фоном сто пятьдесят раз по радио, за уроками, за едой, за мытьем посуды, за чисткой зубов по утрам – и в один прекрасный день услышала. То есть не прекрасный, а обычный день. Один из ста пятидесяти, и нечего тут романтизировать. А потом еще сто пятьдесят дней подряд ломаешь голову: где же были мои уши раньше? И так проходит год.

Я развернулась, чтобы возвратиться в шатер, и наткнулась на Натана.