Иерусалимский ковчег

Колонный портик особняка казался сегодня мне мрачным видением, восставшим из кровавых времен античного Рима.

Мы молча переступили порог, Кинрю шел позади меня и нес чемоданы. Никто из прислуги не появился в опустевшей прихожей.

— Да что же такое происходит?! — воскликнул я. Все мои старания успокоиться сошли на нет. Мне снова стало муторно на душе.

— Мира! — позвал Кинрю.

Я прислушался, ожидая ответа, но никто не отозвался.

— Мира! — повторил я вслед за японцем. Наконец-то со стороны людской послышались легкие шаги. Я узнал Мирину походку, и мне стало легче на сердце.

— Яков Андреевич! — индианка бросилась мне навстречу.

— Мира, милая, что случилось?

Она прижалась к моей груди и прошептала:

— Беда!

— Какая? — спросил я, похолодев. Неужели предатель и до родного гнезда добрался?

— Катюша! — Мира заплакала. — По-моему, она при смерти.

— Глупая, — попытался я улыбнуться. — Ну с чего ты это взяла? — Однако я был уверен, что индианка права, и Черный человек добрался-таки до своей новой жертвы.

Мира, словно облаком, была окутана шелковым белым сари. В руках она держала древнюю книгу. Это были четыре тома Вед — гимнов, жертв и магических заклинаний, сложившихся в Индии в первом тысячелетии до нашей эры.

— Это не беременность, — горько сказала Мира. — Я пробовала молиться, — индианка кивнула на фолиант у себя в руках. — Но ничего не помогает. Катя обречена, — промолвила она еле слышно.

— Нижи-митама, — проговорил Кинрю. Я сначала не понял, что он хотел сказать, но догадался чуть позже. Белый цвет в синтоистской школе символизировал скорое продвижение вперед. И Мира, сама того не осознавая, почувствовала, что гибель девушки знаменует собой новый этап в этой некрасивой истории.

— Где она? — осведомился я у Саши, которая незаметно вошла в прихожую.

— В спальне, на втором этаже, — ответила горничная. — Ей выделили отдельную комнату, — всхлипывая проговорила она.

— Я хочу с ней поговорить, — обратился я к Мире. — Очень тебя прошу, проводи меня к ней как можно скорее.

— Обещайте не утомлять ее, — попросила Мира. — Это для нее смерти подобно.

— Даю тебе ma parole d' honneur, — ответил я. — Что с ней произошло?

— Я не знаю, — развела индианка руками. — Но, по-моему, это из-за конфет, — сказала она.

— Каких еще конфет? — я смутно помнил разговор накануне отъезда. — Так это — ее поклонник?

— Я не уверена, — устало сказала Мира. — Но карты говорят, что он дьявол, — возбужденно добавила она. Ее волосы, не убранные в прическу, растрепались, глаза загорелись недобрым блеском. Я невольно сравнил ее с ведьмой из сказки.

— Это сказано слишком громко, — усмехнулся Кинрю.

— Возможно, — моя индианка не стала возражать.

Все вчетвером мы поднялись по лестнице в комнату горничной. В ней царил полумрак, шторы на окнах были завешаны. Теплилась лишь одна свеча, и та — перед образами. На шелковом белье в огромной постели под пологом угасала несчастная девушка в измятой рубашке. В медном тазу у кровати алела кровь.

Я деловито осведомился:

— За доктором-то послали?

Саша, высокая девушка с длинной толстой косой цвета спелой ржи, сказала:

— А как же?

— Когда? — Я осведомился у Миры.

— Утром еще, — вздохнула она. — Я отправила человека за Луневым. С минуты на минуту ждем, — добавила она.

Я только удивлялся ее великодушию и удивительной прозорливости. Кому как не мне было знать, что они с Алешкой практически не выносили друг друга. Однако она ценила его талант целителя и пригласила его, не посчитавшись с собственными чувствами. В моей индианке совсем не было эгоизма.

«Редкое качество в наши дни!» — отметил я про себя.

Катеньке опять стало хуже, она приоткрыла слезящиеся глаза и приподнялась на постели. Ее вырвало кровью, она вскрикнула и упала на кровать.

— Бедная моя, — прошептала Мира и обтерла ей лоб прохладным намоченным полотенцем.

Волосы Катюши, словно прелая солома, разметались по подушке, вокруг глаз появились темные глубокие круги, и все нежные черты ее заострились.

— За священником бы послать, — сказала Саша.

Я кивнул, и она ушла передать распоряжение кому-нибудь из людской.

— Как долго это продолжается? — поинтересовался я.

— Да недели три уже, — виновато сказала Мира. Она корила себя за то, что вовремя не придала значения первым симптомам. — Я думала, что девушка скоро станет матерью, — объяснила она. — Мне казалось бестактным расспрашивать ее об этом.

— А где конфеты? — осведомился я.

— В секретере, на нижней полочке, — сказала Мира.

Я подошел к нему и нашел в указанном месте почти что пустую бонбоньерку.

— Я умираю, Яков Андреевич? — подала голос еле живая Катюша. Я и не представлял, что она все еще была в сознании. Дышала Катюша тяжело, словно только что проделала тяжелую физическую работу.