Иероглифы Сихотэ-Алиня

И хотя все возражения были справедливыми, он почувствовал: что-то в нем не так крепко и надежно, как он думал. Напряжение оставляло его, он быстро слабел, покрываясь мелкой испариной, и торопливо искал оправданий.

«Нет, просто они более привычные к этим условиям. А я москвич. Вот в городе я бы тоже… А здесь просто нужно привыкнуть к этой дичине, нельзя же сразу. Я еще привыкну. – Он натолкнулся на большой, гладкий валун, присел на него и, чувствуя его ласковую теплоту, уже спокойней решил: – Конечно, привыкну. Ведь я не хуже других. Просто распустился, а вот привыкну…»

Мысли у него стали путаться, и он прилег. Ни о тревоге, ни о кабанах, которые ушли в сторону того самого распадка, куда направился старшина, он не думал – был слишком занят собой. Хорошие, правильные мысли только успокаивали его, и он, чтобы отогнать бьющуюся в душе тревогу, шептал:

– Старшина сказал ждать. Вот я и буду ждать. Сколько нужно, столько буду. Один, а буду.

И от этой навязанной жалости к самому себе тревога слабела и отходила – человек как будто казнил сам себя.

СКАНДАЛ НА ПТИЦЕФЕРМЕ

Минут пятнадцать после того, как все ушли, Андрей Почуйко честно сидел у телефона. Потом он стал присматриваться к молчаливому Лазареву, который обстругивал колодяшку и, наконец, не выдержал:

– Ну як же так можно – рыба на солнце лежит, а я туточки?

Лазарев спрятал улыбку и смолчал.

– Я не знаю, товарищ лейтенант, ну як то можно – це ж продукты гинут. Государственное, можно сказать, достояние, а вы улыбаетесь.

– Так приказ же, Андрей, приказ, – стараясь быть серьезным, ответил Лазарев.

Он единственный, кто знал о замысле Пряхина. Старшина, чтобы не волновать больного учителя, у которого нога все распухала и опухоль эту пробивали сплошные кровоподтеки, рассказал ему о своем замысле.

– А шо приказ, – меланхолично рассуждал Андрей. – Приказ он есть приказ. Точный, ясный. «Вам, товарищ Почуйко, дежурить у телефона и действовать в зависимости от обстановки». Вот! В зависимости! А обстановка какая? Рыба гниет – вот и вся обстановка.

– Так ведь тревога, Андрей.

– Ну так шо, шо тревога. Ну шо? А ничего! Хоть бы и война. Сказано – действовать в зависимости от обстановки, а на войне что, разве йисты не нужно? Хай, значит, враг питается, жир под кожу набирает, а я, как той фазан, на силке буду сидеть та живот ремнем подтягивать?

Почуйко то замолкал, ожесточенно раскуривая цигарку, то в перерывах обстоятельно исследовал обстановку и свои возможности. Чем быстрее солнце катилось к западу, тем труднее ему было сидеть.

– До ночи посидим, а там якась зараза всю рыбу схамает. Ей-богу, схамает, та еще и спасибо не скажет. «Бачите, прогавкает, яки дурни в тайгу пришли – свое добро раскидают».

И когда он представил, что рыба может исчезнуть, он не выдержал:

– Ну, мне вся обстановка ясная. Посидите, товарищ лейтенант, у телефона, а как кто меня спросит – скажете, до ветру пийшов. На одной ноге це дило хлопотное. А я смотаюсь.

Никто не тревожил пост, и Андрей дважды ходил к реке, перетащил всю рыбу и, видно, не только устал, но и намял ногу. Как только рыба оказалась на месте, он загрустил…

Николай Иванович и Андрей топором рубили рыбьи хвосты и головы, потом острыми ножами разрезали почти бескостные розовые тушки на две половинки – пластовали. Требуху и молоки выбрасывали, а тяжелые, полные золотисто-оранжевых шариков икряные мешки откладывали в сторону. Ни бочек, ни чанов для засолки рыбы у них не было. Лазарев опорожнил один из ящиков с продуктами, замазал уголки и швы самой обыкновенной глиной, уложил в него распластованную рыбу и пересыпал солью.

– Горбуша сама даст сок, просолится, и тогда мы повесим ее вялиться. Такие балычки получатся – пальчики оближете!

Андрей Почуйко промолчал. Работа ему явно не нравилась – грязная и сырая. Он подумал, что «це дило трэба розжуваты якось инакше», и, оттащив горбушу, притворно рассердился:

– С одною рыбой не проживешь. Еще и мясо трэба. – Он тяжело вздохнул, точно ему было трудно расставаться с горбушей, и добавил: – Пиду силки проверю.

«Ну хитрец!» – с веселым удивлением подумал Лазарев, но промолчал.

С той минуты Почуйко уже не прикасался к горбуше. Каждый раз, когда он, ковыляя, приходил в кустарник, на фазаньих тропках сидели нахохлившиеся, красивые и глупые птицы. Они квохтали, иногда даже норовили клюнуть, но не пытались вырваться из петли. Андрей распутывал птицу и тащил в землянку, где уже сидело около десятка фазанов. Почуйко задумался.

– А фазаны яйца несут? – спросил он у Лазарева.

– Что, яичницы захотелось?

– А шо вы думаете? У нас целая птицеферма образовалась. Неужели ж задарма кормить? Нужно приучить, чтобы неслись.

Почуйко, как всегда, говорил спокойно, рассудительно, а в его чуть прищуренных маленьких глазках поблескивали насмешливые искорки, у висков собирались и распускались морщинки.

– Что там яичница, товарищ Почуйко, – ответил Лазарев. – Мы сейчас получше закуску приготовим.