Иероглифы Сихотэ-Алиня

Они помолчали. В эту минуту к ним подошел Сенников.

– Вот что, ребята, – очень спокойно и даже душевно сказал он. – Я тут начудил кое-чего. Ну, сами знаете… Так вот. Если можно, простите. А я… Я никогда не забуду…

Глаза у него подозрительно покраснели, и он замолк.

– Ты дывысь, як его перевернуло, – удивился Андрей.

Аркадий понял: последними часами он только искупил свою вину, а чтобы добиться уважения – да какой там уважения, просто товарищеского равноправия, – ему предстоит еще потрудиться. И дело не только в том, что он будет делать все как можно лучше. Дело в неизмеримо большем и важном, что, в сущности, и делает человека человеком – в умении всегда, везде, во всех случаях думать прежде всего о других, о деле, а потом уже о себе. Новый Аркадий понимал, что умение это придет не сразу, и поэтому он не обиделся на Андрея.

– Давайте в машину! – закричал врач.

Аркадий Сенников протянул руку, и ее пожали. Он взглянул в глаза товарищам, и они не отвели взгляда. Почти счастливый Сенников побежал к машине.

Почуйко и Губкин попрощались с отлетающими и долго смотрели, как медленно, точно на ощупь, отрывался вертолет от земли, как он разворачивался, поблескивая в лучах взошедшего солнца. Провожая его взглядом, Губкин не ощущал наступающего одиночества. Он знал, что товарищи близко, что тайга не так уж страшна.

Один из окончивших разборку имущества связистов крикнул:

– Слышь, старшой? Лейтенанта будем ждать или приступим к работе?

Губкин встрепенулся, мгновенно оценил все, что он знал о положении на линии, и решил:

– Зачем ждать… Тяните вторую нитку в сторону восьмого поста. Там вас встретят.

Связисты ушли, и Саша сказал:

– Нужно бы порядок навести, лейтенант подойдет.

– Ты чув, шо врач сказал? – спросил Андрей.

– А что он сказал?

– А то, шо мне постельный режим трэба. Поняв? А ты меня работать заставляешь. Це как считается? И вот все вы такие – не успели в командиры вылезти – и то робы, туды сбегай.

– Но, Андрей, я же…

– Ну шо Андрей? Ну, Андрей, – привычно начал бурчать Почуйко, сердито перебирая разбросанное имущество. – Разве ж я не правду кажу? Вот мне лежать трэба. Для здоровья. А ты – прибирайся. Разве ж это правильно?

Он еще долго и сердито разносил все губкинские недостатки. Потом вдруг остановился на полуслове и, держа в руках недочищенную сковородку, мечтательно сказал:

– А все ж таки, Сашка, до чего ж здесь красиво.

Они оглянулись. Залитые утренним солнцем сопки стали как будто выше и приблизились. Уцелевшие от ветровала деревья потеряли листву, и тайга сквозила, как весной. Река уже вошла в свои берега, пожар затух, и дышалось снова легко и привольно. Снега на главном хребте горели ослепительно-белым светом.

– Вот откроют ту руду, – мечтательно произнес Андрей, – построют заводы, а тут, где наш пост стоит, вырастет город. А что? Самое место! – сказал он убежденно и принялся дочищать сковородку. – Потому река рядом. В ущелье плотину отгрохают, электричество даровое, и будем мы с тобой, Сашко, до милашек на троллейбусе ездить. А?

Губкин не ответил. Он думал о том, что после армии он, наверное, останется в этих краях. Потому что места эти – чудесные.