Иероглифы Сихотэ-Алиня

Солнце стояло еще высоко, и нагруженные поклажей старшина и Аркадий вскоре вспотели. Они закатали рукава гимнастерок, расстегнули воротнички. Когда седьмой пост скрылся за сопкой и связисты пошли вдоль скрытой зарослями воркующей реки, Аркадий не выдержал молчания и, забегая вперед, заглядывая в лицо старшине, спросил:

– А что там, товарищ старшина?

Пряхин не ответил, недовольно покривился: он надеялся, что этого вопроса не будет или он будет позже, когда хоть что-нибудь прояснится. Вопрос пришел раньше, значит, выдержка у Сенникова показная, и это нужно учитывать.

«Ну вот и буду его втягивать», – сердито решил старшина и сдвинул брови.

Тревогу он придумал для того, чтобы проверить, как будут действовать его подчиненные в усложненных условиях, и вот первое испытание нервов не выдержано.

Сенников по-своему понял пряхинское молчание. Оно как бы подтверждало его смутные догадки. Всякий солдат, где бы он ни служил, обязательно думает о войне. И даже когда не думает о ней, все-таки каким-то краешком сердца ждет ее и потому старается заранее, иногда по незначительным признакам определить ее приход.

Так было и с Аркадием. Он мысленно уже связал и, как ему теперь казалось, чрезмерное внимание капитана Кукушкина к их посту, хотя в нем ничего особенного не было, и поток шифровок по линии, забывая, что шифровок всегда идет больше чем достаточно, и полет самолетов, который сам по себе мог быть самым обычным, тренировочным полетом. Все это теперь, после тревоги, приобретало особое значение. Аркадий не трусил, но, как и многие другие на его месте, он нервничал. Все, что было вокруг него, все изменило свой смысл, все стало враждебным, неясным и в то же время дорогим, желанным, таким, будто он видел все это в последний раз. Ни привычного зазнайства, ни нового чувства недовольства собой, ни светлой зависти к более сильному товарищу – ничего этого не было. Была неосознанная тревога неизвестности, и Аркадию хотелось быть как можно ближе к старшине. Теперь он казался ему мудрым, опытным, таким, который сможет спасти и помочь. И он все жался и жался к Пряхину, норовя заглянуть ему в глаза. Пряхину наконец надоели эти безмолвные вопросы, и он раздраженно бросил через плечо:

– Что вы путаетесь под ногами? За линией смотреть нужно! Заметили обрыв крепления?

– Нет, товарищ старшина! – почти испугался Сенников.

– А он был. Вернитесь, найдите, исправьте, а потом, если не догоните меня за распадком, ждите и проверяйте линию.

– Слушаюсь, – подчеркнуто четко ответил Аркадий и, повернувшись по всем правилам, торопливо пошел назад.

Теперь Аркадий внимательно следил за столбами и вскоре увидел, что один из проводов отошел от изолятора: то ли строители линии плохо закрепили его, то ли ветры сорвали крепления. Провод провис. В иней, гололедицу, в бурю такой провисший провод может оборваться. Аркадий торопливо наладил когти, влез на столб, быстро исправил повреждение и сразу же двинулся догонять старшину. Шеренга столбов огибала выходящую к распадку низину, густо заросшую папоротниками и хвощами. Аркадий пошел по низине, думая, что, раз Пряхин прошел вперед, ему нужно будет срезать угол. Оставаться одному ему очень не хотелось, и опять-таки совсем не потому, что он трусил. Просто он не знал, что ему нужно делать одному, а со старшиной было как-то надежней. Он опять забыл о линии, торопливо шагая по смачно хлюпающей под ногами низине.

Вдруг рядом отчаянно завизжал поросенок, раздалось тревожное хрюканье, сопение, и в нескольких шагах от Сенникова появился дикий кабан – секач. Его могучая, заросшая бурой щетиной грудь играла мускулами. Маленькие глазки на длинной морде горели красноватым мрачным огнем. Загнутые назад боевые клыки пожелтели и выглядели поэтому еще страшнее.

Ни снять карабина, ни двинуться с места Аркадий не мог – он словно оцепенел. Секач нервно вздрагивал, не спуская своих бешеных глазок с бледного солдата, перебирал передними ногами. Отовсюду неслось повизгивание, хрюканье, шелест жирных хвощей и полосатых папоротников – свиное стадо, видно только что залегшее отдыхать в сыром, хорошо прогретом месте, убегало по направлению к распадку. Секач начал пятиться и тоже скрылся в зарослях. Сенникову захотелось сорвать с плеча карабин и выстрелить ему вслед, но он вспомнил, что раненые кабаны страшнее тигра. Об этом он читал не раз.

Последнее нервное напряжение доконало его – он долго стоял на месте, потом медленно пошел к линии, на взгорок. Колотилось сердце, во рту часто пересыхало. Уже на выходе к линии Аркадий еще несмело, еще с опаской подумал: «Неужели я трус? Неужели я пасую перед опасностью?»

Он, как и прежде – но уже не так уверенно, – заставил себя найти оправдание: «Да ведь смешно же было бросаться на кабана И стрелять ни к чему».

А внутренний голос насмешливо протянул: «Свиней испугался. А еще над Почуйко смеялся – мужиковатый… Но это же дикие свиньи», – почти взмолился Аркадий.