Впереди, среди тёмных, окутанных туманом сосен, показалась серая стена — плотно пристыкованные друг к другу плиты из бетона. Тропа подводила к вделанным в стену высоким железным воротам и исчезала под ними.
— Шаманский дом с заборчиком, — пояснила рыжая, но всё было и так понятно. — Сейчас в калитку постучим — и откроет.
Две их спутницы подошли и встали рядом с маркизой. Темноволосая повела плечами от ночной прохлады, та, что с косой, заинтересованно протянула руку и потрогала синеватый металл. «Искусственная раса?» — Роман посмотрел на них. Скорее уж, искусственными здесь казались он, маркиза и этот забор.
— Как думаете, — немного помявшись, спросил Роман. — Бутерброд-другой у него найдётся? А то эти бобы… еда птичья. Не то, чтобы я имею право лезть в чужой холодильник, но…
— Конечно. И бутерброд, и чай. А ещё — водка. Успокоить нервы.
— Обойдусь, — мужественно ответил Роман. — Я, может, и поседел от страха, но теперь хочу только есть.
VIII
Нга-Аи тянет к нему руки. На ней нет запаха Нга-Лора — она своё уже выбрала.
— Ля мур, — шаман добродушно ворчит в сторонке. — Коты мартовские…
Огненноволосая толкает его в бок. Чужак улыбается. Нга-Лог гладит Нга-Аи по ушам. Нга-Эу начинает напевать им песню-свадьбу.
— Чай! — срывается шаман на свист из кухни. — Чёрный, зелёный, белый, красный — какой вам, Роман? У меня на Горе ещё не было такой большой компании. Ей-двери, как же я счастлив.
Ночь здесь, за стеной и воротами, очень уютная — совсем по-дачному, по-загородному, пронизана светом окошек и нарастающим бурчаньем чайника, шлёп-шлёпаньем тапок («ваш размер, Роман — синие») и ожиданием того, что на веранде вот-вот накроют. Но устраиваются люди внутри, потому что снаружи хозяйничают москиты («у них хоботок, как карандаш, да вы, наверное, видели»). К тому же это всё-таки не дача, а крохотный островок безопасности в чужом, не очень дружелюбном месте, которое напоминает о себе далеким лесным ворчанием.
— Так кто же вы — исследователь?
После четвёртого по счёту бутерброда, гигантского, как многоэтажная столичная парковка, голод полностью исчез, уступив наконец место любопытству. Теперь можно расспрашивать. Теперь, когда в чашку так успокаивающе по-домашнему льётся чай, который заваривает рыжеволосая, взявшая на себя роль хозяйки, когда ровно и тепло светят лампы под потолком, когда пахнет кухонными, человеческими запахами — хлебом, яблоками, высушенной мятой. Шаман шумно отхлёбывает апельсиновую шипучку из стакана и, смакуя, расплывается в довольной ухмылке — он похож на дорвавшегося алкоголика и сам, похоже, это осознаёт, но не стыдится, а смеётся.
— Простите. Одним молоком счастлив не будешь, а тут — амброзия! Спасибо, рыжая. Без тебя я бы зачах. Без тебя и возлюбленной своей, газировки…
Та делает жест рукой — ерунда, мол. Шаман устраивает на столешнице локти и подмигивает Роману:
— Настоящая дружба всегда бескорыстна, видите?
— Вижу, — улыбается Роман.
— … хоть иногда дружбе бывает и лень. Тогда кто-то на Горе просто пьёт водичку.
Плечи Четвёртой вздрагивают от сдержанного смеха.
— Исследователь… — шаман задумывается. — Да, вы верно сказали — так и называются те, кто изучает задверья. Но я предпочёл бы именовать себя просто наблюдателем. Как и всех, кто был здесь до меня. Потому что основное, чем мы занимаемся — смотрим.
— А сколько вас было?
— Считая со мной, двадцать один человек.
— Это… много, наверное. Вы тут давно? В этом лесу?
Шаман вдруг хихикает.
— Если вы сейчас подумали, что шаманская клика сидит здесь несколько десятилетий, меняясь по мере дряхлости её представителей, то, к счастью, нет. Наше руководство не настолько радикально. Каждый из моих предшественников отбыл ровно месяц. Наш, календарный месяц, который для них «цикл» и полгода обращения планеты вокруг своей оси. Время здесь идёт иначе.
— «Цикл»…
— Ну да. Кое-что и мы именуем циклом, но в этом слове для таких людей, как мы с рыжей, кроется совсем другое значение… Не суть.
— Мне показалось, что и сутки здесь очень короткие. Правда?