Идущие

— Кто ты такой, чтобы нарушать ход истории? Новый Часовщик выискался?

— А кто ты, чтобы одёргивать меня? И что я нарушаю? Спасти девочку — это нарушение? Дать людям с востока ещё несколько картин, пару статуй, стопку книжек, сохранить для них этот путь, за который всё они и без того заплатят своими жизнями, — нарушение?

— С чего они так интересуют тебя? Эти дети?

— Потому что похожи…

Их спор отсекается, ненависть гаснет. Тонкие струны, случайно задетые, отзванивают в воздухе что-то печальное. Похожи? На кого мы похожи? Вы их знали? Любили?

— Оставь, Корреспондент. Каждой двери — своё.

— Я в курсе. Слушай, мальчик…

Человек опускается передо мной на колени, по-прежнему сжимая за плечо.

— Теперь ты всё знаешь. Ты можешь забрать свою подругу и уйти. Армейцы примут вас, если ты расскажешь им о матери… У тебя ведь есть её вещи? Возьми с собой. Вы будете жить, жить долго…

— И счастливо. Сказки, Корреспондент!

— Нет. Это для них возможная жизнь. В отличие от тебя. Или меня. Ты так вскидываешься — завидуешь?

Стилет сплевывает и смеётся. Ее запах обжигает меня — ничем не сдержанный огонь.

— Романтик! Болван!

— Ни на йоту. Убил бы, честное слово…

— Так что останавливает?

Девять зим, полгода и полгода. Та женщина с мягкими волосами уже давно мертва. Был ли у неё муж? Дети? Маленький сын, похожий на меня, дочка с длинной косой, топот ног по вечерней веранде, звонкий смех, пирожки из печи, — всё оно, брошенное ради поколений будущего, стёрлось в гуле колёс адовых повозок. Путь туда — предвкушение и радость. Путь обратно — медленное угасание. Как они умирали? Кашляли кровью, как деревенские, зимой провалившиеся под лёд на реке, или сгорали от жара осенней падучей, или, подойдя к дверям родного дома, падали, словно подрубленные, потому что их сердца останавливались… Я не узнаю. Ругань взрослых, обсуждающих мой дом, как картёжники обсуждают игру, глохнет под моими скачущими мыслями, становится тише. Незаданные вопросы, множащиеся внутри меня, опадающие, как листья, уже кажутся незначительными перед всё возникающими новыми. Откуда эти двое? Почему у них такие имена? Создать мир, как это? Армада? Лунный модуль?

Лада, напоминаю я себе, Лада. Единственно важное. Ты узнал — так беги!

— Я должен идти. Я хотел бы спросить у вас многое, но уверен, что большую часть не пойму. А того, что уже понял, мне достаточно. Я уведу Ладу прочь, даже если она будет против. Я сбегу из дому. Никакого Очищения, никогда. Мы не пойдём на запад. Мы пойдём по дороге на восток, встретим конфедератов и всё им расскажем. А потом я буду умолять их забрать нас в горы.

— Смелый мальчик, — говорит Стилет. — Только глупый.

Высокий человек снова гладит меня по макушке.

— Тогда не медли. А ты… коридор сейчас?

— Именно. Я ухожу. На той стороне, друг мой, враг… заходи на чай. Скоро.

— Скоро. Стилет… здесь будут наши. Случайно. Но они всё поймут.

— Знаю. Я слышу их. Там она, вот так дела… Но это не случайность, Корреспондент.

— Значит, та дверь — твоих рук дело?

— Нет.

— Ты снова лжёшь.

— Думай, как хочешь. Это уже не имеет значения. Я пришла к тебе, чтобы сказать, что мы возвращаемся. Ты услышал меня? Ты понял?

— Вполне. Ну, беги, парнишка. Думаешь, должно быть, что здесь поспорили боги… Богов не существует. Есть только люди. Запомни.

Я бегу от них прочь — от странных слов, нездешних имён, запахов огня и металла, от ласкового, почти родительского касания и правды о мире, которая мне непонятна. Я невежественен и дик, но крупиц моих знаний хватает, чтобы сообразить твёрдо, как взрослому: нужно хватать Ладу за руку и убираться вон.

И запоздало торможу, взрывая ботинками землю. Высокий человек должен рассказать правду всем. Отцу, Костылю, сапожнику, Белой… Но, обернувшись, я больше не чую людей. Всего-то от старого дуба отбежал шагов на пятнадцать — и нате. Только ветер и пустота. И слабый запах гари с востока.

— Подожди-ка, торопыга… Стой!

Появляясь из ниоткуда, уходя в никуда — так вы перемещаетесь, нездешние прежние? Так, чтобы врезаться в вас с размаху, а потом отлететь, больно стукнувшись о камни и песок. На тропе, идущей через пастбище, меня останавливают способом незамысловатым, но довольно чувствительным. Второй раз за день я рою носом землю.

— Извини. Ты ушибся?

Он помогает мне встать — мужчина неопределённого возраста, но не первый, другой. Этот ниже ростом, и голос у него поглуше, и пахнет он, помимо металла, чем-то чернильно-бумажным. Руки у него совсем ледяные, холодные, будто только что мял снег.

— Ну просто день встреч… Всё в порядке. Можете меня не трясти.

— Хорошо. Эти двое…

— Вы с ними? Так их уже нет, ушли. Только я не знаю, куда.

— Нет. Я сам по себе. А ты теперь знаешь… тебе рассказали.

— Да. И я очень спешу. Пропустите, пожалуйста.

— Пропустить-то я пропущу… Но вот что ты будешь делать, если она откажется?