Идущие

Гарь, металл, табак, дороги. Горные тропы-ленты, заросшие стежки равнин, пути через северные чащобы. Дороги без названий. Дороги в никуда. По одной из них шагал этот вестник несчастья. Взмётывая полами одежд густо пахнущую пыль и пропуская пастушьи стада, или крадясь тайно, ночью, среди болот, закованных в камышиные кольца, или летя на крыльях, как филин или нетопырь, он шёл сюда, чтобы открыть мне ужасное: моя Лада умрет страшной смертью. И это не северяне с их жертвенными ритуалами. Это — осознанный выбор.

— Если экспедиция с востока, каждые десять зим отправляющаяся на развалины столицы, не вернётся, конфедераты навсегда прекратят свои походы. Как думаешь, почему? Ох, если бы ты мог видеть, мальчик, я бы тебе показал… ты бы хоть немного понял…

— А вы скажите.

Человек невесело смеётся.

— Ты ещё попросишь меня замолчать. Да и для твоего ли это ума… Ну, хорошо. Девять с половиной зим конфедераты готовят новую смену исследователей. За девять с половиной зим у добровольцев есть время, чтобы выйти замуж или жениться, завести детей. Полгода они идут из-за гор, полгода идут обратно. Придя, сразу же умирают. Полгода — необратимый процесс разрушения. Лес, поля, река, вы. Город из камней. Всё отравлено и токсично. Третья ступень «Разрубившего», лунного модуля, использовавшегося для бурения в каньоне Фелисити, упала за реку, в двух кварталах от главной столичной площади. Сбой в системе, модуль должен был вернуться на орбиту. Не должен был вообще бурить так глубоко. Каждые десять зим — пик наименьшего фона, когда распад уранида в двигателе ступени замедляется, прежде чем выйти на новый виток. Вы, местные, приспособились. Спустя много поколений ваши организмы мутировали, научившись перерабатывать продукты распада если не на благо, то не во вред. Но иногда рождаются такие, как ты… особенные или, прости, увечные… Кстати, почему умерла твоя мать? Армейцы, потомки военных, укрывшихся западнее, — они тоже хлебнули отравы, не так сильно, как вы, конечно: вторая ступень, гораздо менее токсичная, покоится в их лесах. Твоя мать пришла за три зимы до пика безвредности. Однако жила бы и дальше, лишь изредка мучаясь головными болями…

— Хватит!

Его рассуждения про маму режут меня без ножа. Я не просил таких ответов. Я больше ничего не хочу знать, а он продолжает.

— Экспедиция пропадёт — за горами решат, что распад больше не сдерживается. Конфедераты умны, но не знают, что такой цикл длится тысячезимья. На востоке не было центров по изучению космоса, научных институтов. И художественных галерей, и библиотек, и музеев, таких, как в столице, — только сплошь маленькие городки, горные озера, лыжные курорты… люди с горячими сердцами, желающие не забыть. Своё наследие, свою культуру. Там они строят новый мир. Пусть даже и на своих костях… А ваши дикари желают им забвения. Ваша галлюцинирующая жрица культа несуществующего бога, употребляющая отвар из спорыньи. Одна женщина несколько зим назад узнала больше, чем следовало. Была в городе и видела третью ступень. Слышала разговор об Очищении. Всё поняла и не приняла. Грозилась уйти на восток и рассказать. Её убили, отравили поганками, представив это, как дело рук её мужа…

Жена Костыля!

— Служители боятся, что конфедераты изобретут средства защиты от излучения, придут и однажды поселятся рядом. И расскажут всем, что Разрубивший Луну — не бог, а машина, созданная руками человека. И начнут отстраивать столицу заново. И вернутся к прежним, бесстрашным прежним, кому не нужны были ни боги, ни служители…

— Неправда!

Мельник выкопал картину. У прежних были боги, была вера, но сейчас он говорит о себе. Этот человек…

— Вы прежний.

Он не отрицает, соглашается, давая знать своим молчанием, что я не ошибся.

— Только другой. Не этого мира. Сложно представить, согласен. Спаси её, парень, спаси. Она не заслуживает. Спаси — и убегайте вместе. На запад.

— Играем во всевышнего?

Шорох по траве, злые шаги, голос колючий, как ржавчина. Человек рядом со мной, кладущий мне на плечо свою руку. Успокаивая. Разберусь, мол, сам.

— А я ждал тебя, Стилет. Не любишь вмешательства в свои миры? Конкуренции?

— Ты идиот. Ты им не поможешь. Заткнись и убирайся!

Стилет кричит человеку о невмешательстве — ярость звенит в словах, вдвойне громкая оттого, что исходит от женщины. Не припомню, чтобы когда-либо при мне женщина повышала голос на мужчину. У нас так не принято. Это дико. Стилет, женщина со странным именем, по ощущениям ниже моего человека головы на две, но ведёт себя так, будто это он — ниже, будто он — малозначим. Почему же мужчина просто не отвесит ей пощечину?

А он тоже злится.

— Вы, Армада, редкостные ублюдки. Насоздавали миров и побросали. Ненужные игрушки, да? Тогда с чего такой трепет?

— Мы ничего не создаем. Мы только наблюдаем. Уже долгое время я слежу…

— Всё ты врёшь.

Они орут друг на друга — гулко и грязно, поливая взаимными оскорблениями. Рука на моём плече стискивает ткань куртки. Я ощущаю себя здесь совсем лишним: две силы делят что-то, мне непонятное. Но почему у меня над головой?