Идиот нашего времени

Для Сошникова открытие такой персоны, как Кукуева, было совершенной неожиданностью. Он думал, что время их давно кануло в лету, но оказывалось, что холуи партийного розлива были по-прежнему весьма востребованы. Когда он пытался обдумать свое открытие, то приходил к выводу, что иначе, наверное, и не могло сложится, поскольку только на таких персонах и могла держаться система, называемая Российским государством, которая как-то само собой организовывалась при любых обстоятельствах и при любых социальных устройствах. Каким-то образом, даже подобно не змеям, а червям, эти люди гибко сплетались между собой, быстро приспосабливаясь к самым радикальным революциям и образовывая внутри любой общественной системы свою собственную систему, клубящуюся, воровскую, жрущую. А что там снаружи — коммунизм, капитализм или назревающий фашизм — для них все малина.

Кукуевой нельзя было отказать в способностях к мистификациям. Кто бы еще мог так ловко вести доведенную до гротеска игру в газету с тиражом заводской многотиражки. Эту газету уважала вся область. «Ух, ты в „Известиях области“ работаешь! Здорово!» Но при этом ее никто никогда не читал, никому она не была нужна, кроме, пожалуй, дурковатого губернатора, чтобы любоваться своими фотографиями и читать очерки, посвященные его же разъездам по области, да еще самой Кукуевой — в качестве верного источника воровских доходов. Кукуева была воровка хотя и не очень крупная, но методичная. Сама себе на узаконенных воровских началах она назначала зарплату, в пятнадцать раз превышавшую зарплату газетных рабов, семьи которых никогда не знали достатка. В каждом номере она лепила по две-три, иногда по четыре фотографии губернатора в обрамлении чугунных заголовков, тем самым еще больше подогревая прогрессирующий нарциссизм этого человека. Непременно губернатор бывал запечатлен во время своего любимого занятия — разрезания ленточки на открытии какого-нибудь объекта, куда его специально приглашали. Впрочем, этот симпатичный человек, отдаленно похожий на пятидесятилетнего Алена-Делона, но как если бы Ален-Делон обзавелся утиным носиком и при этом сильно покрупнел, пополнел и отек с похмелья, почти ни к одному такому объекту отношения не имел, как вообще не имел никакого отношения к какой-либо полезной работе, поскольку умел только воровать и собирать взятки. Кроме огромного вреда для «родного края», вся польза от него как раз и заключалась в разрезании ленточек, произнесении речей на торжествах и позировании перед теле- и фотокамерами. В народе его так и звали — Ленторез.

Выразительные двухметровые фотоэстампы с добрым фотогеничным актерским лицом Лентореза были развешены во многих людных местах — на перекрестках и площадях областного центра, а на въездных дорогах висели большущие плакаты с надписью: «Губернатор Семен Силантьевич Барабанов приветствует жителей и гостей области на нашей прекрасной земле». Что только было прекрасного на этой разоренной земле, думал Сошников, уже наполовину просто заброшенной, с вымершими деревнями, заросшей даже не бурьянами, а молодыми лесами?

Приставленный к областному хозяину, сопровождавший его в каждой полит-шоумэнской поездке редакционный фотограф Гриша Плетнев по пьянке рассказывал, как губернатор в двенадцатом часу ночи лично звонил ему на мобильный и говорил:

— Ну, Гриш, давай, на х…, приезжай, поможешь выбрать, чего там получше.

Плетнев, только что улегшийся под теплый супружеский бочок, матерясь, поднимался, одевался и ехал в «белый дом». Там, в огромном губернаторском кабинете, до двух ночи они вдвоем перебирали отснятые днем фотографии, решая, где губернатор получился симпатичнее и какую фотографию разместить на плакате, посвященном Дню области, специально придуманном губернатором ради продления своего торжественного самолюбования, а заодно ради кражи денег, которые выделялись из бюджета на празднование. И даже Гришу удивляло, с какой любовью и нежностью губернатор рассматривает свое изображение, как он перебирает фотографии, подолгу задерживая внимание на каждой, смотрит и так и сяк, с разных ракурсов, потом начинает перебирать по новому кругу, и каким при этом нежным, немножечко набрякшим, покрасневшим и чуть покрывшимся испариной страсти становится его полнеющее лицо. Да так, увлекшись, забыв о присутствии фотографа, он в конце концов начинал оглаживать фотографии своими мягкими ухоженными пальцами. Но ничего он не мог выбрать, не способен он был решить любовную теорему с двадцатью — по количеству снимков — неизвестными. В конце концов он доверялся Грише, который наугад брал одну из фоток, уверенно заявляя, что «эта самая лучшая», и хорошо зная, что завтра все равно будут звонки, завтра и послезавтра.