Идиот нашего времени

— Почему же… — теперь наступала очередь Сошникова улыбаться. — Хотя формально ты прав, такого человека не может быть. Ни во что не верить может только труп. Идеальное неверие должно привести к немедленному самоубийству. Если помнишь, Федор Михайлович на этот счет уже все сказал. Его Кириллов…

— Вот! — Толик поднял указательный палец. — Я знал, что ты его вспомнишь… Да только, видишь ли, — он прищурился с особой хитростью, — Достоевский переиграл своего Кириллова. Какой же Кириллов неверующий! Он самый что ни на есть верующий, да еще такой ортодокс, что у него нужно поучиться. Не самоубийству, конечно, а крепости веры. Он же ради веры своей пожертвовал жизнью.

— Во что же он мог уверовать, если он по полочкам разложил свой нигилизм?

— А вот в свое неверие он и уверовал! Он свое неверие обратил в абсолютное вселенское божество.

— Уверовал в неверие?

— А то!.. Вот если бы он сказал: ни во что не верю, ничего не хочу, лег, закрыл глаза и тихо помер, я бы еще подумал над этим случаем. А он совершил такой акт самопожертвования ради своего неверия, что ни о чем, как кроме самой крепкой веры, здесь речи быть не может!

Но тут в их идиллию вторгался второй фотограф, Плетнев. Сошников пересаживался в кресло и разговор перетекал в земное:

— А я, слышь, поменял свечи, трамблер, силовые провода, — жаловался Плетнев. — И все равно троит.

— Я же тебе говорил, — хмурился Толик. — Надо измерить степень сжатия. Может, клапан прогорел. А еще лучше: свези ты свою железяку на свалку и купи что посвежее или ходи пешком, как вот Игорь ходит.

Нити волновавшей их темы терялись. Они расходились, чтобы через несколько дней опять завести какой-нибудь отвлеченный разговор. Внешне все это, может быть, и выглядело пустым. Но на деле подобные теоретизирования каким-то образом трансформировались в сознании Сошникова в некую обобщенную идею. И наконец его прорвало. Началось с того, что Толик мимоходом подкинул очередного тему:

— Здесь двое приезжают, на дорогих машинах, муж и жена. У них два или три магазина в нашем здании. Вот любопытные субъекты. Распространяют в Интернете собственное порно. И даже содомию. Я все думал: вот пример того, как грех приобретает такую вычурную форму, что им начинают гордиться. Окончательный позор подается с гордостью. Я читал, что встречаются такие проститутки, которые гордятся своим положением. Так и есть, я видел эту пару: крайне высокомерные субъекты. Но, знаешь, у меня не укладывается в голове, как можно быть опущенным до самой низкой степени скотства и хвалиться этим! Я не могу понять: откуда такая гордость греха?

— Они гордятся не грехом, — хмуро сказал Сошников. — На них греха нет.

— Что значит, нет?

— Они не люди, а поэтому заведомо безгрешны.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ты же сам проговариваешь: скотство. И религия проговаривает: скотство. Скот не знает греха. Грех — явление человеческое. Эти двое не люди, а скоты. Следовательно, на них греха нет.

— Стоп, стоп, дружочек! Обычная метафора, а ты уж нагородил!

— Никакой метафоры! Я в эти слова вкладываю прямой смысл.

— Ну что значит, прямой смысл! Все люди — люди.

— Не совсем так… Идея не моя. Впрочем, не важно… Но идея уж больно хороша. И главное, проста… А ты заметил, когда дело касается чего-то совсем простого, но неудобного, что ли, так мы сразу будто слепнем. Ходим вокруг да около, а чтобы посмотреть на очевидное и сказать: вот — очевидное, — нам этого некие обстоятельства не позволяют. А между тем, совершенно очевидная формула: есть люди, которых мы затрудняемся назвать людьми как раз по той причине, что они не люди. Другой подвид. Генетическое расщепление. В полном соответствии с теорией эволюции. Охищенные говорящие гоминиды.

— Стоп, стоп. Ну и кто придумал эту чепуху?

— Как знаешь. Но это не чепуха. И я придерживаюсь именно таких взглядов. Во всяком случае я вижу именно такую реальность. А раз я вижу такую реальность, значит, она и правда такая.

— Нельзя же так огульно.

— Огульно нельзя. Все можно обосновать. У этих особей есть главный видовой признак, который ни с чем не спутаешь. Отсутствие стыда и совести. Тут важно понять, речь не о проблемах с воспитанием. Нет такого органа в мозге, где у людей формируется стыд и совесть. У одного есть, у другого нет. У одного глаза карие, у другого голубые, один умный, другой тупой, у одного есть стыд и совесть, у другого нет. И как ты ни бейся, уже не отрастет. Но раз нет совести у человека, то кто он — человек?

— Все равно человек.

— А чем человек отличается от животного? Ну! Единственный настоящий системный признак. Ты же сам говорил…

— При чем здесь это.

— При том. Человека отличает от животного только наличие стыда и совести. Ни речь, ни интеллект, ни голая шкура, а совесть. Но если орган отсутствует с рождения, то перед нами персона другого подвида! Все! Я даже не хочу об этом больше говорить. Я давно все уже для себя решил и переспорить меня невозможно.

— Ну, не знаю… — Толик пожал плечами.

Сошников будто немного задумался и вдруг заговорил с раздражением: